От его тона, точно так же как и от сказанного им, у меня перехватило дыхание, и слова замерли на губах. Дэйви сделал два шага от окна и встал рядом со мной.
— Вот, — сказал он и положил рваный грязный конверт мне на колени, затем быстро вышел из комнаты, и я услышала, как он сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Входная дверь открылась и захлопнулась.
Я просидела в наступившей тишине, как мне казалось, полчаса или около того, хотя на самом деле, наверное, прошла минута. Что же, в конце концов, нечто подобного рода я и пыталась найти. Тетя Бетси знала нечто, неизвестное бабушке, нечто такое, что принудило мою мать, презренную грешницу, покинуть христианский дом и помешало ей испортить свое дитя… Доставая бумаги из конверта, я поняла, что у меня дрожат руки.
Это были письма — одно из них все еще в конверте — перевязанные шерстяной ниткой, которой тетя Бетси вышивала. Нитка сгнила и легко порвалась, и я положила письма на матрас, словно раскладывая пасьянс.
Первое письмо лежало в хлипком конвертике с американской маркой. Адрес, обозначенный сзади, был, предположительно, адресом меблированных комнат. Письмо оказалось без даты, но штемпель отпечатался четко. Июль 1932 года.
Больше чем через год после катастрофы.
Вот начало истории, окончательно прояснившейся позже, истории, полной злобы и фанатической слепоты, слишком низкой и мелочной, чтобы называться трагедией, но трагической по существу.
Тот юноша-цыган женился на Лилиас, и пару лет они жили как получится, пока не подвернулась работа в Ирландии. Тогда они бросили табор, и Джейми устроился в конюшни Флаэрти. До этого переезда, как я знала, она пыталась писать — открытки на Рождество и дни рождения, но потом, после катастрофы, замолчала.
Из писем явствовало почему.
В первом из них она писала об их путешествии в Ирландию — вместе с еще одной молодой парой из «народа Джейми», их друзьями. Этим друзьям не так повезло с работой, как мужу Лилиас, но последний проработал у Флаэрти меньше двух месяцев. Посетившему Ирландию американцу, владельцу конюшни скаковых лошадей, понравилось, как Джейми управляется с лошадьми, и американец предложил Джейми работу «дома», оплатив проезд. Будучи цыганом, тот не озаботился предупредить своих хозяев об отъезде. Они с Лилиас растворились в ночи и сели на ближайший корабль, никого не поставив в известность о своих планах, кроме того самого приятеля Джейми, все еще занятого поисками работы.
Вот те факты, которые можно было выудить из письма. Остальное легко додумывалось. Пара в сгоревшем автобусе была, судя по всему, той второй цыганской четой, надеявшейся, вероятно, получить работу Джейми. Их, никому неизвестных в тех местах — да и опознать обгоревшие тела было все равно невозможно, — приняли за Джейми и Лилиас, возвращавшихся домой на последнем автобусе.
Там было еще четыре письма. В первом из них мать рассказывала о своей свадьбе — через короткое время после того, как в 1934 году Джейми умер от вирусной пневмонии, — с американским бизнесменом, «очень уважаемым джентльменом из Левы». То был его третий брак, от предыдущих у него осталось двое детей. Из короткого предложения в конце письма — «Я ничево ему несказала» — можно было догадаться, что этот очень уважаемый джентльмен из Айовы еще ничего не знал об ошибке юности своей очаровательной жены. Обо мне.
Следующее письмо потрясло меня.
Дорогая мамочка!
Получилатвое письмо которое тебе написала тет. Б., и лучше бы оно до меня недошло. Я знаю ты считаешь меня гадкой и что мне не годится быть рядом с Кэйти но всетаки слишком жестоко чтобы я больше тебе на глаза не показывалась. Если б ты написала мне после как Джейми умер. Он был ничго особенного но добрый со мной а теперь я снова замужем за Ларри. Он хороший человек и не знает чево я натворила так что тебе нестоит безпокоится раз я живу в Америке и богатая. Пожалуста поцелуй от меня Кэйти и вели ей расти хорошей девочкой а не как ее мамочка и чтобы осторожная была. Мне так вас хочется снова увидеть но я понимаю что ты права и чтоб я теперь и лица не казала в Тодхолл, чтобы Кэйти выросла уважаемой.
Твоя любящая Лил.
Следующее письмо оказалось коротким — она просто спрашивала, почему мать не отвечает. Последнее — тоже краткое печальное послание, в котором звучало прощание. Лилиас все понимала и просто хотела, чтобы мать узнала, как она счастлива и хорошо живет с семьей мужа — прежде чем забыть про нее. Она отлично понимает, что это все ради Кэйти, и пусть мать поцелует от нее Кэйти…
Я долго сидела с письмами на коленях, думая о том, как все могло произойти. Очевидно, тетя Бетси перехватывала письма. Занимаясь хозяйством здесь, в Розовом коттедже, пока бабушка целыми днями работала в Холле, она наверняка делала это без труда. Даже и почтальон мог не догадываться, что письма из Америки, подписанные фамилией мужа Лилиас, приходили от «покойной» бабушкиной дочери.
Первое письмо из Америки должно было, подумала я, произвести эффект разорвавшейся бомбы. Имени отправителя — миссис Л. Смит — хватило бы, чтобы тетя Бетси задумалась и вскрыла конверт. И обнаружила, что вопреки всякой логике Лилиас жива и в полном порядке. Что делать? Сообщить счастливую весть и ожидать счастливого возвращения блудной дщери? Или на некоторое время сохранить новость в тайне и подождать?
В начале она, может статься, заботилась о том, чтобы не подпустить к нам с бабушкой грешницу Лилиас, но также возможно, что она боялась — не без причины — того, что, вернувшись домой, Лилиас выгонит из дому ее саму. И она хранила тайну и ждала.
Второе письмо принесло ей, без сомнения, облегчение. Джейми умер, но Лилиас все еще в Америке — на вполне по тем временам безопасном расстоянии — где она вышла замуж вторично и прижилась. Тетя Бетси подумала, должно быть, что теперь Лилиас точно не воскреснет из «мертвых» и не вернется в Тодхолл, дабы занять ее, Бетси, место. Чтобы быть уверенной в этом, она написала — как она иногда делала раньше по просьбе бабушки — Лилиас, чтобы та никогда не возвращалась домой; что они не желают видеть ее в Тодхолле; что здесь, дома, к ней давно относятся как к мертвой. А все это время бабушка считала, что ее дочь давно погибла.
Я медленно поднялась с кровати, двигаясь как старуха, и спустилась по лестнице. Дэйви, должно быть, караулил меня. Он вошел в кухню и, не говоря ни слова, сразу же подошел ко мне и крепко обнял, похлопывая меня по плечу. Это было что-то вроде братского утешения, и я почувствовала: это именно то, что надо.
— Все хорошо, милая, — повторял он, — все хорошо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
