— Что? Да у меня день рождения только в июле, почти через год! Ты ври, да не завирайся!
— Ну, не к дню рождения, а к Дню защитника Отечества!
— А День защитника — двадцать третьего февраля, это каждый прапорщик знает!
— А я заранее купила, вдруг в феврале весь коньяк раскупят? А я уже на всем готовом… уже с подарком…
— Знаю я, кому ты его купила! — рявкнул генерал. — Этому слизняку штатскому, который у тебя в школе основы безопасного секса преподает!
— Не безопасного секса, а безопасной жизни, — машинально поправила его жена.
— Один черт! Я ему такой безопасный секс покажу, ни одна поликлиника не примет! — орал Степан Трофимович.
Генерал сделал еще шаг вперед и схватил за горлышко злополучную бутылку.
— Ох, ни фига себе! — воскликнул он, еще сильнее побагровев. — Какой коньяк дорогущий! Мы раз такой пили с генерал-майором Салатовым, так я как цену увидел — прямо прибалдел! А ты, значит, за мои деньги своему хахалю такие подарочки делаешь?
— Степан Трофимович, это совсем не то! — верещала жена. — Во-первых, Евгений Ильич — очень приличный человек, у него прекрасные показатели… во-вторых, он здесь совершенно ни при чем, и, в-третьих, он уже два месяца как перевелся в другую школу…
Капитан Зеленушкин тихонько спрятал свою бутылку в портфель и тихонько выбрался из кабинета, оставив супругов Холодцовых разбираться в своих сложных семейных отношениях.
Его собственная проблема осталась неразрешенной — бутылка коньяка, проданная Татьяне Романовне, не имела никакого отношения к истории в сторожке.
Еще через полчаса капитан Зеленушкин снова подошел к ресторану «Солонка». На этот раз мордатый швейцар Гриша пропустил его беспрекословно, и капитан столкнулся нос к носу с метрдотелем.
— Что-то вы к нам зачастили, Иван Семенович! — проговорил тот не слишком радостно. — Или у вас ко мне снова накопились вопросы?
— Именно. — Капитан пристально уставился на метрдотеля. — Бутылка не та! Колись, Профессор, кому еще ты такой коньяк продавал? И смотри, чтобы на этот раз без лажи!
— Что значит — не та? — заволновался мэтр.
— То и значит! У Татьяны Романовны своя бутылка дома стоит, нетронутая. Значит, это — другая…
— Быть такого не может! У меня полный учет и контроль, прямо как при социализме… если только… — Профессор кинулся к неприметной двери возле гардероба.
— Ты куда это? — попытался остановить его капитан. — Мне с тобой разговоры разговаривать некогда, мне нужен прямой ответ на прямой вопрос…
— Один момент, Иван Семенович! — отмахнулся от него метрдотель. — Я должен проверить одно предположение…
Он ворвался в свою укромную комнату и прямиком подскочил к бару. Распахнув дверцу, уставился на его содержимое и возмущенно воскликнул:
— Ах он, скотина! Ах он, мерзавец!
— Это ты о ком, Профессор? — строго осведомился Зеленушкин. — Это на кого ты стрелки пытаешься перевести?
— Один момент, Иван Семенович! — повторил тот, открыл дверь своей комнаты и окликнул швейцара: — Гришенька, зайди ко мне на минутку!
— Как же я оставлю рабочее место? — спросил тот опасливо.
— Ничего не случится! Ты же не авиадиспетчер…
Швейцар послушно вошел в комнату. Метрдотель захлопнул за ним дверь и тут же схватил Гришу левой рукой за воротник, для чего ему пришлось встать на цыпочки. Затем правой рукой вцепился в его нос и повернул по часовой стрелке, как водопроводный кран.
— Ай! — завопил детина. — Больно! Вы чего? Вы это за что?
— Знаешь за что, скотина! — прошипел Профессор. — Знаешь за что, неандерталец!
— Понятия не имею! — верещал швейцар. — Отпустите, дяденька!
— Ах, значит, дяденька?! — воскликнул метрдотель. — Вспомнил про наше родство? Я тебя исключительно из родственных соображений сюда взял, поставил на место, где ты ничего своровать не мог, так ты все равно ухитрился?
— Нет, дяденька! Я ничего… я никогда…
— А где коньяк? Куда ты дел коньяк, мерзавец?
— Какой коньяк?
— Французский, дорогой, Пети Шампань, «Шато де Монтифо», двадцатилетней выдержки!
— Так он же у вас… того… для гостей!
— Для важных гостей, скотина! Для особых гостей! А ты его загнал кому-то из своих дружков криминальных…
— Я ни сном ни духом! — вопил Гриша.
— Ах, значит, ни сном ни духом? — И Профессор повернул нос племянника против часовой стрелки.
— Ай! Больно! — верещал тот. — Отпустите, дяденька! А вы, как представитель милиции, обязаны прекратить этот садизм! Обязаны оградить меня…
Последние слова, несомненно, относились к капитану Зеленушкину. Тот, однако, спокойно пожал плечами и невозмутимо проговорил:
— А я ничего такого не наблюдаю. Имеет место обычный воспитательный процесс, родственные отношения… ничего противозаконного, а значит, нет причин для вмешательства.
— Колись, недоумок! — воскликнул Профессор. — Колись, а то будешь всю жизнь отзываться на кличку Буратино!
Из глаз швейцара брызнули слезы, и он проверещал:
— Лехе я этот коньяк продал!
— Какому еще Лехе, жертва бесплатной медицины?
— Лехе Семечкину… — сообщил швейцар, давясь слезами.
— Что-о? — Профессор недоверчиво уставился на племянника. — Ты хоть ври правдоподобно! Откуда у этого мелкого недоразумения деньги на дорогой коньяк?
— Дяденька, я правду говорю! — рыдал Григорий. — Честное слово, я этот коньяк продал Лехе! Я не знаю, откуда у него деньги!
— Если человек дурак — это хроническое! — проговорил метрдотель, отпустил нос племянника и оттолкнул его. Тот всхлипывал, размазывая слезы по лицу, и тер красный распухший нос.
— Вот что приходится терпеть ради родственников! — с тяжелым вздохом произнес Профессор, повернувшись к Зеленушкину. — Ну это все, чем я могу вам помочь. Где искать этого Леху Семечкина — это вы сами…
— Да знаю я этого Леху как облупленного! — ответил капитан. — Только откуда же у него деньги на такой дорогой коньяк?
— Чего не знаю — того не знаю! — Профессор развел руками.
Леху Семечкина капитан действительно знал очень хорошо.
Тот неоднократно задерживался за мелкие кражи, мелкое же мошенничество и другие столь же мелкие и несолидные правонарушения, за которые он получал такие же мелкие сроки. Или ничего не получал, если начальству не хотелось с ним возиться.
Обычно Семечкин крутился на рынке в поисках какого-нибудь случайного заработка. Туда и отправился капитан, чтобы выяснить судьбу злополучной бутылки.
Однако на рынке Лехи не оказалось.
Капитан прошел по всем рядам справа налево, затем слева направо, расспросил знакомых торговок, но все они дружно говорили, что не видели Семечкина со вчерашнего дня.
— Так ты спроси Фросю, — посоветовала ему наконец дородная торговка семечками, известная всему рынку под колоритным именем баба Холера. — Он у Фроси второй месяц проживает.
— Это у какой же Фроси? — уточнил капитан. — Это у той, что за водокачкой живет? У той, что самогон гонит?
— Насчет самогона ничего не знаю. — Баба Холера поджала губы. — А только Леха у той Фроси живет, которая на вокзале прибирается.
Фросю капитан нашел без проблем. Она стояла посреди кассового зала, опершись на швабру, и общалась с выглядывающей из своего окошечка кассиршей.
— Я тебе точно скажу, — вещала Фрося громким голосом, перекрывающим вокзальный репродуктор, — этот Хосе Аркадио — тот еще мерзавец! Как ты хочешь, он эту бедную девушку оставит без наследства… вот есть у меня такое предчувствие!
— Не может быть! — ужасалась кассирша. — Это до чего же люди бывают бессовестные!
— Все-таки я тебе скажу, Антонина, — авторитетно проговорила Фрося, — очень это жизненное кино!
— Гражданка Сундукова? — проговорил капитан, подходя к разговорчивой уборщице.
Близко подойти ему не удалось, потому что Фрося разлила вокруг огромную лужу, посреди которой и стояла теперь, как памятник пионеру-герою посреди городского фонтана.
— Допустим, мы Сундуковы, — ответила та испуганно. — А что такого случилось? Если вы насчет той курицы, так она сама на мой огород забежала, а отчего она померла, кто же ее знает… может, возраст у нее такой, а может, со здоровьем что…
— Я не насчет курицы, — заверил ее Зеленушкин.
— А насчет чего тогда? Самогон я не гоню, нету у меня такой вредной привычки. А если немножко сделала, так это только для собственного здоровья…
— Самогон, Сундукова, меня пока тоже не интересует! Я насчет вашего сожителя Семечкина…
— Так вы насчет Алексея Викторовича? — оживилась Фрося. — Так что, нашелся он?
— Что значит — нашелся? — удивленно переспросил капитан. — А что он — терялся?
— Ну как же! Я ведь вчера и участковому нашему, Степанычу, сказала, что потерялся Лешенька мой! Заявление ему принесла, чтобы, значит, нашли его и вернули непременно по месту жительства… только Степаныч заявление у меня не принял, говорит, что еще недостаточно времени прошло, как он пропал, и вообще я ему никто… а как же я никто, когда мы с ним уже полтора месяца совместно проживали? Это теперь называется гражданский брак…
