Тайша засмеялся, трясясь в своих шубах. Калмыки захихикали вслед за ним.
— Зевать ведь не надо, — сказал Дайчин.
— Сосед у соседа коней покрадет, барашков сведет, а сойдутся в шатре — помирятся, — ответил Клин. — А то бывает такой сосед, как крымцы. Те нападут — ни детей, ни женщин не пощадят, все разграбят, а что увезти не могут — огню предадут. Такие соседи — беда!
При упоминании о своих вечных недругах калмыки помрачнели. Глаза их сверкнули злостью.
— У донских казаков нет хуже врага, чем крымцы, — вставил Степан.
— У калмыцких людей нет больше врага, чем крымцы! — воскликнул тайша.
— Великое Войско Донское прислало нас к тебе, Шикур-Дайчин, просить твоего союза против ногайцев. Тебе одному не справиться с ними. Войско Донское вместе с тобою на них ударит, — прямо сказал старый Ерема.
Стояло непогожее время. Казаки сидели целыми днями на мягких подушках и ели баранину, пили кумыс. Приближенные тайши угощали их, легонько похлопывали ладонями по плечам, о чем-то по-своему говорили им, дружески улыбаясь.
Степан обменял своего жеребца на молоденького степного жеребчика, дал перстень за кречета.
Хотя тайша Дайчин через своих близких изъявлял казакам свою дружбу и доверие, несколько раз Клин пытался заговорить с приближенными тайши о союзе против ногайцев, но ни братья, ни сыновья Дайчина, ни дядя его, ни князья не хотели вступать в беседу об этом.
— Гость не должен спешить с делом, — отвечали им. — Тайша хочет, чтобы вы отдыхали, гостили, пили кумыс, ели мясо. Будет время еще говорить обо всех делах.
Казаки осторожно вызнавали о брате жены Дайчина Каспулате Муцаловиче. Узнали, что он далеко от стойбища тайши, гостит у своей сестры, которая с младшим сыном живет в теплых степях на кумысе.
— Пропадем во степях тут! — ворчал в нетерпении Степан. — Так до лета и не уедешь!
Но вот после нескольких дней непогоды настал теплый день. Тайша в честь донских послов устроил празднество: скачки на лошадях и верблюдах, стрельбу из луков, борьбу.
И опять их не звали к тайше.
— Хитрят скуломордые что-то, — сказал Ерема Степану.
На другой день тайша собрался на птичью ловлю и пригласил казаков. Сотни две степных охотников ехали к югу за караванами улетавших гусей, лебедей, за журавлиными стаями.
После охоты послов позвали на пир, в шатер к самому тайше.
— Ну, нынче скажу наотрез, что нам вышло время домой ворочаться. Когда не хотят в союз, то мы и сами ударим на крымцев, — твердо решился Ерема.
Но на пиру вдруг появился новый знатный вельможа, одетый не по-калмыцки, совсем непохожий на хозяев здешних степей, а с ним молодой и веселый богатый калмык. Пинчейка сказал, что это и есть шурин тайши, черкесский князь Каспулат, а с ним племянник его, старший сын тайши Чумпак. Стройный, суровый, уже седоватый князь Каспулат сидел на пиру рядом с донскими послами. Ерема спросил у него через Пинчейку, как здоровье его сестры. И вдруг, прежде чем переводчик успел спросить по-татарски, черкес сам ответил по-русски:
— Здоров карашо.
— Урус бляс? — спросил обрадованный Клин.
— Урус карашо. Москва карашо. Наша дядя большой бояр на Москва. Государь карашо, любим. Казак карашо! — выпалил Каспулат Муцалович и в знак дружбы похлопал Клина ладонью по спине.
— Черкес карашо! — в лад ему ответил Ерема. — Урус, черкес — кунак. Бик якши кунак!
Князь, может быть, поддержал бы еще разговор, но тут Шикур-Дайчин стал расспрашивать послов про Москву, про царя, про донских казаков. Ерема был вынужден отвечать тайше и оставить своего собеседника. Говоря с тайшой, Ерема сказал, что царь тоже любит птичью потеху. Шикур-Дайчин велел принести в шатер своего любимого ловчего орла. Когда поднесли птицу на руку тайше, все сбились толпой посмотреть ее ближе, и тут-то Степан задержался и оказался позади всех, наедине с Каспулатом Муцаловичем.
— Крымский посол едет, — внезапно сказал Каспулат. — Зовет Шикур-Дайчина воевать на казак…
— А тайша? — спросил Разин.
— Тайша указал Чумпаку крымца стречать, — еще тише ответил черкес. — Чумпак дары шибко любит, — поспешно добавил он и в то же мгновение вмешался в толпу, чтобы вместе со всеми подивоваться на любимую птицу Дайчина.
Когда орла унесли, князь Каспулат оказался рядом с самим тайшой и больше уже не подошел к казакам…
После пира Степан рассказал Ереме и Пинчею о разговоре с черкесским князем.
— Нехристи, черти! Нас держат в шатрах, а с крымцами торговаться про наши головы мыслят! — возмущенно воскликнул Ерема.
— Когда Чумпак любит подарка, давай я подарка таскаю! — предложил Пинчей. — Чего подарка жалеть, когда голова спасать надо!
Степан послал сыну тайши свою дареную крестным саблю, чеканенную серебром и с бирюзой в рукояти рыбьего зуба.
Час спустя Пинчей возвратился с саблей в отдарок.
— Чумпак говорит: «Скажи: казак любим», — сообщил Пинчей. — Ближний бояр Чумпака, Тупей, меня в гости звал нынче, велел еще подарка таскать. Чумпак шибко подарка любит.
Степан снял с пальца добытый на войне перстень с большим смарагдом, который звал «волчьим глазом», и отдал Пинчею. Ерема подумал и от себя подкинул отложенные на случай десять собольих шкурок. Поздно вечером у входа в шатер послышался шорох. Пинчей тихо кашлянул и выскользнул из шатра наружу…
Прошел час, другой. Послы не могли заснуть от волнения. У входа опять покашлял Пинчей, как змея вполз в шатер и улегся на кошмы рядом с послами.
— Тупей сказал, завтра крымска посол прискачет. Чумпак велит подарка давать. Подарка даем, то калмыцки люди крымска посол резать буди…
— Кто же режет послов, как можно?! — отозвался Степан.
— А ты, Стенька, молчи, — одернул Ерема. — Посольское дело в степях особо: если крымец прежде нас подарки даст, то «калмыцки люди казаков резать буди», — с насмешкой сказал он. — Так, что ли, Пинчейка?
— Так, так, Еремка! — согласился Пинчей.
— Стало, кису развязывай, — заключил старый Клин. — Чего же он хочет в подарок?
— Полсотни рубля, — сказал толмач.
— Торговый народ — кочевые княжичи, — усмехнулся Ерема. — Скажи ему: десять рублей даю, а как зарежет крымских, так и еще прибавлю. Да чтобы резал без мешкоты, покуда они подальше в степи.
В темноте, кряхтя, Клин звякнул деньгами, чуть слышно считал и через лежащего между ними Степана передавал Пинчейке.
Пинчей безмолвно на брюхе выскользнул из шатра.
— Стало, крымских послов поджидал Дайчин, жирный дьявол. Цену хотел набить своему союзу, — сказал Ерема. — А сынок подкузьмил.
— Не обманет, чаешь? — с опаской спросил Степан.
— А что ему за корысть. Крымцев зарежет — от них богатство пограбит, и с нас серебро — ему же. А с крымцами им казаков воевать не ходить. Они друг дружке ни в жизнь не поверят…
Казаки лежали молча, укрывшись войлоками и шубами. За шатрами свистел степной ветер, шуршал холодным песком. В ночи послышался топот многих копыт. Ерема молча толкнул Степана. Оба прислушались к топоту табуна, утонувшему в свистах и шорохах непогожей ночи…
Пинчей возвратился только к утру. Подполз и улегся рядом со Степаном.
— Где был? — шепнул он.
— Кумыс пил, калякал, — сказал толмач.
— Смотри, Иван, ты не изменное ль дело какое затеял?
Толмач перекрестился.
— Моя казак. Моя баба, дети живут в Черкасске. Какой измена. Моя крещена душа… Ей-боха!
За шатром с утра слышались шум, крики, свист…
Дядя тайши, старый знакомый послов, военачальник, с огромным брюхом и бабьим голосом, пришел звать послов к тайше для беседы. Казаки с поспешностью подымались. Но когда стали выходить из шатра, увидели, что у Пинчея платье в крови.
— Где ты был, чертов сын! Где загваздался эдак? Куда тебе к Дайчину в шатер, собака!.. — взревел на него Ерема.
— Шибко кричишь, пожалуй. Нельзя кричи, — умоляюще зашипел толмач. — Калмыцки люди как верить! Моя на степь гулял, сама крымца рубил, — признался он шепотом.
— Вот дьявол, посольский толмач! В эку кашу ввязался. И без тебя их зарезали б чисто.
— Не больно ведь чисто, сказать! — возразил Пинчейка. — Сама сабля рубил, сама деньги брал. Десять рубля ты ханскому сыну дарил? Десять червонца я в крымска мошна брал.
Пинчей звякнул деньгами.
— Ну и казак, черт, Пинчейка! — покрутил головой старый Клин. — Надевай живее мой чистый зипун. Да рожу обмой… Посо-ол! — ворчал он, довольный удачей.
Атаманская наука
Степан и Ерема воротились из посольства с добром. Они вывезли из степей ловчих птиц в дар от тайши царю, с полсотни русских невольников, освобожденных из рабства, и дары для Корнилы.
В обмен на русских невольников из Черкасска отпустили домой с сотню калмыков, захваченных в разное время в степях, и войсковая изба объявила, чтобы впредь калмыков не обижать, табунов их не трогать и самих не захватывать в плен.
