— А можешь поцеловать меня, пока будешь думать? — спросила Сьюзан и прилегла на траву.
Бен волей-неволей осознал, как коротка ее юбка — она мало что прикрывала.
— Думаю, это может помешать процессу размышлений, — мягко заметил он. — Давай посмотрим.
Он наклонился и поцеловал Сьюзан, легонько положив руку ей на талию. Девушка решительно встретила его губы, а руку накрыла обеими ладонями. Через секунду Бен в первый раз почувствовал язык девушки и встретил его своим. Она подвинулась, чтобы полнее ответить на поцелуй, и тихий шелест ситцевой юбки показался громким, буквально сводящим с ума. Рука Бена скользнула выше, Сьюзан выгнулась, и в ладонь молодому человеку легла грудь, полная и мягкая.
Во второй раз после их встречи Бен ощутил, что ему шестнадцать — шестнадцать, голова идет кругом, а впереди в шесть полос шириной открывается путь ко всему, и в поле зрения никаких препятствий для путешествия.
— Бен?
— Да?
— Хочешь, займемся любовью?
— Да, — сказал он. — Хочу.
— Здесь, на траве, — сказала Сьюзан.
— Да.
В темноте Сьюзан посмотрела на него снизу вверх широко раскрытыми глазами. И сказала:
— Сделай так, чтобы было хорошо.
— Постараюсь.
— Не спеши, — сказала она. — Не спеши. Не торопись. Так…
Во мраке они превратились в тени.
— Вот, — сказал он. — О, Сьюзан.
3
Они гуляли. Бесцельно побродив по парку, они с более определенными намерениями двинулись в сторону Брокстрит.
— Жалеешь? — спросил Бен.
Сьюзан подняла на него глаза и ответила улыбкой, в которой не было и тени наигранности.
— Нет. Я рада.
— Хорошо.
Они шагали молча, держась за руки.
— А книга? — спросила Сьюзан. — Перед тем, как нас так мило прервали, ты собирался рассказать мне о ней.
— Книга эта про дом Марстена, медленно проговорил Бен. — Быть может, она еще не начала свое существование… Я думал, что напишу про этот город. Но, может, я просто сам себя дурачил. Понимаешь, я узнавал про Хьюби Марстена. Он был гангстером. Транспортная компания служила всего-навсего ширмой. Она недоуменно взглянула на него.
— Как ты это выяснил?
— Кое-что в бостонской полиции, а еще больше от женщины по имени Минелла Кори — сестры Берди Марстен. Ей сейчас семьдесят девять и она не в состоянии вспомнить, что ела на завтрак, но хранит в памяти абсолютно все, случившееся до сорокового года.
— И она рассказала тебе…
— Столько, сколько знала. Она — в нью-хэмпширском доме престарелых, и, думаю, уже много лет никто не тратил время на то, чтобы выслушать ее. Я спросил: Хьюби Марстен действительно подвизался наемным убийцей в окрестностях Бостона — полиция уверена, что да — и она кивнула. «Сколько?» — спросил я. Она подняла руки к глазам, растопырила пальцы, помахала из стороны в сторону и сказала: «Сколько раз? Можешь сосчитать?»
— О Господи.
— В 1927 году Хьюберт Марстен причинил бостонской организации очень сильное беспокойство, — продолжал Бен. Его дважды забирали для допроса — один раз городская полиция и один раз — мэлденская. В Бостоне его замели за убийство кого-то из своих, но через два часа он уже был на улице. В Мэлдене дело касалось вовсе не работы. Речь шла об убийстве одиннадцатилетнего мальчика. Ребенка выпотрошили.
— Бен, — сказала она болезненным тоном.
— Из этой передряги Марстена вытащили его наниматели — мне кажется, он знал, где похоронили пару-тройку трупов, — но в Бостоне для него все было кончено. Он тихо перебрался в Салимов Удел — такой себе ушедший от дел служащий транспортной компании, который раз в месяц получает чек. Из дому он выходил редко — по крайней мере, мы мало об этом знаем.
— То есть?
— Я много времени провел в библиотеке, просматривая старые «Леджеры» с двадцать восьмого по тридцать девятый год. За этот период исчезло четверо детей. Не так уж необычно для сельской местности — дети могут заблудиться и, случается, гибнут от воздействия внешних факторов. Иногда ребят засыпает оползнями в галечных карьерах. Неприятно, но бывает.
— Но по-твоему дело в другом.
— Я не знаю. Но зато очень хорошо знаю, что ни одного из этих четверых так и не нашли. Ни тебе охотников, которые бы в сорок пятом наткнулись на скелет, ни строителей, выкопавших остов, когда вынимали гравий для цемента. Хьюби с Берди прожили в этом доме одиннадцать лет, а дети пропали — все, больше никто ничего не знает. Но я все думаю про того мэлденского парнишку. И думаю много. Знаешь «Привидения в Хилл-Хаус» Ширли Джексон?
— Да.
Бен негромко процитировал:
— «А то, что бродило там, бродило в одиночестве». Ты спросила, о чем моя книга. В сущности, она о возвратности сил зла.
Сьюзан положила ладонь ему на руку.
— Ты же не думаешь, что Ральфи Глика…
— Проглотил мстительный дух Хьюберта Марстена, который раз в три года, в полнолуние, возвращается к жизни?
— Что-то в этом роде.
— Если хочешь, чтобы тебя разуверили, то вопрос не по адресу. Не забывай, я — тот пацан, который отворил дверь в спальню на втором этаже и увидел, как Хьюби свисает с балки.
— Это не ответ.
— Нет. Прежде, чем я скажу тебе, что действительно думаю, позволь добавить еще вот что. Это я услышал от Минеллы Кори. Она сказала: на свете есть дурные люди — истинно дурные. Иногда мы слышим про них, но чаще они делают свое дело в полном мраке. По словам Минеллы, проклятием ее жизни было узнать двух таких людей. Одним был Адольф Гитлер. Вторым — ее шурин, Хьюберт Марстен. — Бен помолчал. — Она сказала, что в тот день, когда Хьюби застрелил ее сестру, сама она находилась за триста миль отсюда, в Кейп-Код. Тем летом она нанялась экономкой в богатую семью. Минелла нарезала салат в большую деревянную миску. Часы показывали четверть третьего. Внезапно Минеллу охватила боль. Говорит, «как молнией ударило». Боль пронзила голову, и Минелла услышала ружейный выстрел. Она утверждает, что повалилась на пол, а поднялась (она была в доме одна) через двадцать минут. Посмотрев в деревянную салатницу, Минелла громко закричала — ей показалось, что миска полна крови.
— Господи, — пробормотала Сьюзан.
— Через секунду все пришло в норму. Никакой головной боли, а в салатнице — только салат. Но Минелла говорит, что поняла — она поняла: сестра погибла, убита выстрелом из ружья.
— Эту ее историю ничем нельзя доказать?
— Нет, нельзя. Но Минелла — не какая-нибудь изворотливая лгунья. Это старуха, у которой ума не осталось даже на то, чтобы врать. Собственно, этот аспект меня не беспокоит. Во вся ком случае, не сильно. Сейчас достаточно много данных, над которыми здравомыслящий человек смеется — за счет самого себя. В то, что Берди с помощью некоего психического телеграфа передала факт своей смерти на триста миль, мне и вполовину не так трудно поверить, как в лик зла — действительно чудовищный лик, который, как мне иногда думается, проглядывает сквозь очертания этого дома. Ты спросила, что я думаю. Отвечу. Я думаю, что людям относительно легко смириться с такими вещами, как телепатия или предчувствия, поскольку их готовность поверить ничего им не стоит. Она не лишает их сна. Но мысль о том, что сотворенное человеком зло живет и после его смерти, тревожит гораздо сильнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
