— Михаил Иванович! — шепот раздался сзади, и Драгомирова вежливо тронули за рукав.
Он оглянулся: перед ним стоял Скобелев. В белой парадной форме и при всех орденах.
— Не спится, Михаил Дмитриевич?
— Михаил Иванович, будьте отцом родным, — умоляюще зашептал Скобелев. — Возьмите в дело. Не могу, себе не прощу, коли в стороне останусь. Вплавь с казаками…
— Голубчик, ну как же я могу? Не приказано и должностей нет. И потом, что это вы в белом?
— Бой есть великий праздник, Михаил Иванович, по-иному не мыслю.
— Правильно, и я не мыслю. Но днем, а не ночью. Днем, при солнышке.
— Сниму, — мгновенно согласился Скобелев. — Бешмет вон казачий надену, только возьмите, Христом Богом…
— Как взять, в каком роде, генерал? — маялся Драгомиров, любивший Скобелева за отвагу и независимость. — Ведь не в ординарцы же, в самом деле…
— Пойду, — тотчас же согласился Михаил Дмитриевич. — При вас и при таком событии за честь почту ординарцем состоять. Прикажете в понтон?
— При мне — лично и все время, — тяжело вздохнув, строго сказал Драгомиров. — Подтяните Минский полк, он отстал на марше. И чтоб разговоров — ни-ни.
— Слушаюсь, Михаил Иванович! — просиял Скобелев. — И благодарю. От всего сердца благодарю!
И тут же исчез, а Драгомиров добродушно усмехнулся. И подумал невольно: «Вот бы все генералы наши на такое сражение, как на праздник рвались…»
А роты все шли и шли, будто драгомировская дивизия отправляла на тот, затаенный, темный враждебный берег не считанные восемнадцать понтонов, а добрую половину всего Волынского полка. Вся идея прорыва главных сил русской армии строилась на быстроте и внезапности, количество войск ради этого было сведено до минимума, но нетерпение уже охватывало всегда выдержанного, академически спокойного и невозмутимого генерала, и Михаил Иванович уже начал нервно пощипывать тощие монгольские усы.
— Погрузка закончена, Михаил Иванович, — подойдя, негромко доложил начальник переправы генерал-майор Рихтер. — Прикажете начинать переправу?
— Обождите, — Драгомиров шагнул к тяжело, по самые борта нагруженным понтонам и снял фуражку. — Вы уйдете сейчас, а я останусь. Второй эшелон погружу и — следом. Я бы вместе с вами хотел, да служба не велит, так что на время расстанемся… — Он помолчал, покрутил фуражку во внезапно задрожавших руках. — Одно помните: от вас все зависит, в руках ваших сегодня вся судьба наша. Либо через Дунай, либо в Дунай, иного пути у нас нет. И я вам ничего не могу обещать — и помощь не скоро подойдет, и артиллерия не скоро поддержит. Сами вы все должны исполнить. Сами. Не стреляйте в темноте без толку: целей не видать, а турки сразу поймут, что вас горсточка. Главное, сигналов об отступлении быть не должно и не будет. Никаких сигналов! Колите того штыком, кто сигнал такой подаст, тут же на месте и колите, потому что это либо трус, либо враг. И не ищите своих офицеров, держитесь тех, кто рядом окажется. И… и выручайте друг дружку. Помните об этом. С Богом! С Богом, дети мои! С Богом, до встречи на том берегу!
Не гремели оркестры, не развевались знамена, никто не кричал «Ура!». Матросы молча отпихнули баграми тяжелые понтоны. Дружно и плавно поднялись весла гребцов, и громоздкие суда медленно тронулись по протоке к Дунаю, скрытые тьмой и низким островом Аддой. Генерал Драгомиров глядел им вслед, пока неясные силуэты не растаяли в ночной мгле. Тогда вздохнул, перекрестился и надел фуражку.
— Грузите артиллерию немедля.
К причалам уже подходили огромные грузовые понтоны. Матросы плотно чалили их, тщательно устанавливали сходни. Где-то совсем близко испуганно всхрапнула лошадь, послышался тихий ласковый голос ездового:
— Стоять, милая, стоять.
— Минчане подошли, — доложил вновь возникший за плечом генерала Драгомирова Скобелев. — А на этом участке у турок черкесов нет, Михаил Иванович.
— Почему так думаете?
— Минчане на подходе уток вспугнули, а на том берегу — тишина. Черкесы сразу бы всполошились, вояки опытные.
— Ну, и слава Богу. Минчан вам поручаю, Михаил Дмитриевич.
— Благодарю. Только уж и на ту сторону с ними, а?
— Все там будем, — строго сказал Драгомиров.
Ездовые осторожно вводили на понтоны испуганно всхрапывающих коней, расчеты готовились к погрузке пушек и зарядных ящиков. Все делалось молча, без обычных шуток, ругани и команд.
— Лапушки наши заряжены, Гусев? — тихо спросил Тюрберт.
— Так точно. Лично заряжал, ваше благородие. Картечный снаряд, как велено.
— Брянов с первым эшелоном пошел, — вздохнул подпоручик. — Помнишь капитана Брянова?
— Как не помнить, — и Гусев вздохнул в ответ. — В Сербии, чай, горюшко вместе хлебали.
— Вели ездовым лошадей за храп держать, пока не переправимся. А коли ранят какую — душить всем дружно, чтоб я и вздоха ее не услышал. Батарейцев предупреди.
— Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Все знаем, куда идем.
К тому времени передовые понтоны со стрелками капитанов Останова и Фока уже вышли на стрежень. На турецком берегу было темно и тихо, но верховой ветер принес волну. Паромы закачало и стало сносить по течению.
— Навались, гребцы, мать вашу! — сквозь зубы шепотом ругался Останов.
Ветер и внезапно разыгравшееся течение разорвали единый строй судов. Турецкий берег тонул в кромешной мгле, и офицеры, как ни всматривались, не могли определить ни одного ориентира. Понтоны, медленно пересекая Дунай, шли в черную неизвестность.
— Первым врезался в отмель понтон с сорока пятью стрелками Останова: нос уперся в песок, течение развернуло корму, и понтон накренился, черпая воду. Подняв револьвер над головой, капитан первым прыгнул за борт. — За мной! Оружие беречь!
Он ожидал залпа, оклика, но берег молчал. Останов брел по пояс в воде, сабля путалась в ногах. Позади с шумом и плеском шли стрелки. Так и выбрались на берег, не зная, где свои, где чужие.
За узкой полоской песка начинался крутой и высокий глинистый обрыв. Распределив солдат, капитан направил дозоры вверх и вниз по берегу, а сам с основной группой стал подниматься на откос. Солдаты лезли упрямо, втыкая штыки в глину, подставляя друг другу плечи, цепляясь за корни и неровности. С трудом выбравшись наверх, залегли, вглядываясь в темноту.
— Ни хрена не видать. Все подтянулись?
— Так точно, ваше благородие.
Ниже гулко ударил выстрел, и тотчас же все вершины доселе затаенно молчавшего вражеского берега отозвались разрозненной ружейной пальбой. Это была стрельба наугад, по еще не видимому, но ожидаемому противнику.
— Ах, вот вы где, мать вашу! — закричал Останов, вырвав из ножен саблю. — Вперед, ребята, за мной!.. Не стрелять! В штыки их, в штыки!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
