Поразительно, сколь мало мне было толку от этого моего знания.
Мы с Лойошем переговаривались, он обстоятельно описывал подробности нападения, потом обнадежил, мол, он не думает, что Ротса ранена так уж серьезно, и мы еще раз прошлись по составленному плану (в процессе я сделал несколько ехидных, но запоздалых замечаний), и о том, как бы все можно было устроить получше. В общем, он занимал меня, пока я ждал, что будет дальше.
Лойош оптимистически предположил, мол, если они до сих пор ничего такого уж страшного со мной не сотворили, так может, и не собирались?
До сих пор?
«Лойош, сколько я уже тут?»
«Трое суток, босс.»
«Трое… Лойош, что я все это время делал?»
«Не знаю, босс! Просто не знаю!..» – звучало так, словно он готов разрыдаться.
«Ладно, приятель. Не переживай. Прорвемся. Зелье выветрилось, я снова могу шевелить мозгами.»
Замечания по этому последнему поводу Лойош предпочел оставить при себе.
Ко мне потихоньку возвращалось зрение и, что еще важнее, способность думать, я понял, что меня чем-то опоили. Тот, кто задавал вопросы, прятал лицо в сером капюшоне; интересно, он специально хотел от меня укрыться, или это для создания дополнительного эффекта? Держали меня в чем-то вроде кладовой или коморы; помещение было небольшим, сюда едва помещался стол, к которому меня привязали. Кстати, привязали надежно, а стол был крепким.
Из-под капюшона раздалось:
– Как вы, несомненно, уже поняли, с вашими дружками покончено.
«Слышал, Лойош? С вами покончено.»
«Точно, босс. Начнем заново.»
«Ха.»
– Меня попросили кое-что у вас выяснить. Вы скажете мне то, что я хочу знать. Сколько вы будете кричать перед тем, как заговорить, зависит лишь от вас.
Я закашлялся, пытаясь восстановить голос.
– Можно просто спросить. Я всегда готов помочь ближнему.
– О, я спрошу. Но если ответы мне не понравятся, будет больно. Очень. Если не поможет и это, позволю напомнить, что у вас десять пальцев на руках, столько же на ногах, два глаза, два уха и масса других частей, которые могут быть отделены от тела. Кстати, меня совершенно не волнует ваше состояние по завершении дела.
– Если вы пытаетесь напугать меня, – проговорил я, – что ж, у вас получилось.
– Я могу сделать куда больше, нежели просто напугать.
Кто им только пишет сценарии?
– Э-э, если бы я полагал, что вы можете только напугать меня, вы не сумели бы этого сделать, понимаете, о чем я?
– Посмотрим, каким остроумным вы станете чуть позже.
Да, мне это тоже было интересно.
Россыпь.
Россыпь мгновений. Между страхом и его воплощением, которое становилось почти облегчением, а потом – все сначало. Но каждое мгновение
– обособленное, ни на что не похожее, отдельное.
Россыпь ощущений. Острых как нож, прозрачных как небо Востока, ярких как лицо возлюбленной. Прозрачные, текут словно река, и каждая капля сама по себе не значит ничего, а течение сообразуется лишь с собственной логикой и не уделяет внимания случайным веткам, кружащимся в прибрежных водоворотах.
Россыпь воспоминаний. Клочок ткани связан о одеждой, от которой его отодрали, но я не в силах, складывая несколько грязных лоскутков, описать покрой платья, его стиль, его цветовую гамму. Связь остается лишь связью, ибо память сохраняет и оберегает, причем делает это, исходя из собственных соображений. Если я предоставляю вам рваные лохмотья, так это потому, что только они у меня и остались. Сожалеете об этом? Я – ничуть.
– На кого вы работаете?
Ослепительная, неимоверная ясность просветления.
– В чем ваше задание?
Высоко, в углу, висел паук. Очень высоко, оттого он казался маленьким, но я все смотрел на него, и паутина становилась все больше, переплетения напоминали мне о чем-то таком, виденном ранее, связанном с беспредельным количеством воды. Я попытался вспомнить, что же это. Пауки создания терпеливые, течение времени для них мало что значит.
– Кому вы докладываете?
Зрение прояснялось и затуманивалось, опять и опять, а я все пытался сосредоточиться на паутине, раздраженный тем, что она постоянно пропадает в бледной дымке.
«Как Ротса?»
«Раздражена и злится, босс.»
«Значит, ей лучше?»
«Хотел бы я знать.»
– Вы работаете на Империю?
– Нет, – ответил я. Это я помню. – Нет.
– Хорошо. Пока приму эту версию, хотя и не верю вам. Но попробую поверить. Так на кого же вы работаете?
– Ни на кого. Я прибыл сюда, потому что искал свою семью…
– Нет-нет, – возразил он. – Так не годится.
– Жаль, – вздохнул я, и это было чистой правдой.
В моей голове снова заколыхались клочки разорванной паутины. Да, я знаю, невозможно стискивать зубы, когда рот широко раскрыт, но почему же именно это я о себе помню?
Островок покоя в море боли, и небо страха надо всем.
Я знаю, случались минуты, когда я был самим собой. Про остальные – ничего не знаю, и очень этому рад.
– Мы знаем, чем вы тут заняты; мы лишь не уверены, для кого.
– Что ж, прекрасно, я рад подтвердить все, что только скажете. Только назовите имя…
– Не нужно игр, господин Мерс, или как вас там.
Я промолчал.
– Воды хотите?
– Не знаю. С зельем или без?
– О, никакого зелья. Я хочу, чтобы ваша мыслительная деятельность оставалась в наилучшей форме.
– Тогда с удовольствием.
Он поддерживал мою голову, пока я пил. Глаза у него были карие, заботливые, и казались почти добрыми. Глаза – зеркало души, ага, точно. Он положил ледышку мне на запястье. Не знаю, зачем, но было приятно.
Пауза в несколько минут. Наверное, чтобы я поразмыслил.
– Итак, – наконец сказал он, – давайте посмотрим. Работаете вы либо на Империю, либо на частное лицо. Во втором варианте причина в деньгах, в первом – в верности. Если в деньгах, то какой боли они стоят, не говоря уже о невозможности их истратить? Если же в верности, то разве императрица желала бы, чтобы вы страдали во имя того, что для нее может быть лишь мелким поручением?
Что ж, изложено безупречно. Ну, если я скажу, что это частное лицо, он пожелает услышать имя, а у меня не было подходящего.
– Ладно, – решил я, – это Империя.
– Отлично, – улыбнулся он. – Кому вы докладываете?
Не помню ни что я отвечал, ни следующих вопросов, но он вскоре подловил меня, потому что помню замечание:
– Не понимаю, зачем вам врать. Признаю, вы меня озадачили.
– Принимаю это признание с удовлетворением.
Часы? Дни? Годы?
Что значит время для кетны? Так, шутка для своих. В общем, назовем это промежутком неизвестной протяженности.
Я сидел в комнатушке, спиной к стене, растирая запястья и глядя на кандалы на лодыжках. Цепь уходила в пол. Пол был деревянным; должен найтись способ отыскать слабое звено, и если меня оставят без присмотра… Я чувствовал слабость, в основном от голода, но пожалуй, справился бы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
