словами: «Сами теперь!..»
Чиновник в звенящей от гнева тишине вытер лоб платком и произнёс:
— Ваша ситуация всё одно безвыходна, мадмуазель. Признание дало бы вам ряд мелких бенефиций…
— А вам — нужную отчётность, — со смелостью обречённой улыбнулась Клавдия.
От отца она знала, что судьи часто блефуют, склоняя осуждённых к тому или иному поступку.
— …Но приговор останется неизменным. Вам отрубят голову. Приговор понятен?
Она не успела ответить, как молоток судьи грохнул о подставку. Страшный сухой звук удара расколол жизнь Клавдии надвое и теперь её ждало только ожидание в тюремной камере.
Всё происходило невероятно скомкано, коротко и дико.
Последним её пристанищем оказалась отдельная комната, похожая на узкую клетку для псов, с крохотным окном, дававшим всего каплю света. Тюремщик запер решетчатую дверь и Клавдия подумала, что теперь её оставили в покое. На самом же деле его послали за узкими женскими кандалами, которые он грубо защёлкнул на запястьях графини и, к её ужасу, прицепил на крюк в стене. Ни сесть на пол, ни отойти на шаг она уже не могла.
Хуже всего было не знать, сколько продлится ожидание смерти и пытка выбора между тем, чтобы повиснуть в железах над полом и продолжать стоять на быстро немеющих стопах.
Время перестало ощущаться, осталась только сверлящая боль, когда послышались голоса и Клавдия повернула голову им навстречу. Увиденное оказалось очередной огромной неожиданностью и графиня подумала, что спасена.
Хрупкая как дитя, изящная и всё такая же весёлая компаньонка стояла перед ней в мужской одежде. Окружали её пятеро пьяных солдат, которые стали заинтересованно разглядывать камеру и гоготать.
— Жюли! Не может быть, ты осталась цела! О-о-о… — Клавдия повисла на цепочках кандалов, переводя дух.
— Да. Иначе и быть не могло.
Самодовольный и спокойный тон Жюли настораживал.
— Посмотри, что они со мной сделали! Будто я убийца!
— Тебе не мешало бы помучиться перед смертью и я подсказала тюремщику эту замечательную идею. Ну и вид, ваше сиятельство! Вытащили из постели?
— Ты же сейчас шутишь? — с трудом проговорила Клавдия.
— Шутить с тобой скучно. Помню, и поговорить-то толком не удавалось. Нравилось тебе таскать меня повсюду с собою, словно болонку? Думала, я не натерпелась унижений от этой старой потаскухи императрицы, и решила добавить ещё?
Клавдия похолодела. Она не понимала, зачем компаньонка лжёт.
— Что ты, Жюли, я никогда не обращалась с тобой плохо! У меня и в мыслях не было тебя обижать!
— Ты высмеивала меня ежечасно!
— Мы просто веселились. Я думала, мы просто шутили, клянусь!
— Говори, говори, оправдывайся. Уже с утра ты ответишь за годы моих страданий.
— Так это же мы оградили тебя от скандалов, заткнули ненужные рты, а теперь ты хочешь моей смерти…
— Я бы лучше хорошенько оскандалилась, чем потеряла столько лет в ваших проклятых стенах, но понимание явилось мне слишком поздно. Меня ни разу не отпустили повидать родственников за границу, даже замуж мне не дозволялось выходить, а теперь моё время почти ушло.
Синие глаза Жюли сверкнули ненавистью. Вряд ли кому пришло бы в голову, что её милое детское личико может до того скомкать злоба.
— Ты из зависти это делаешь, да?
— Когда один, недостойный счастья, живёт лучше другого, достойного, это называется «несправедливость». Было бы чему завидовать. До встречи на казни! Обещаю, ребята, будет весело!
-----------
1. Ненавижу и люблю. Измучен!
XII. Венчать
Шаги Жюли и её свиты стихли. Снова навалилось безвременье и боль, лихорадка усиливалась, удушье ослепляло.
«Может, это лишь сон? Может, если зажмуриться, то всё исчезнет? Может, произойдёт какое-нибудь чудо, ведь как такое возможно, чтобы меня убили? Тогда весь мир погибнет. А если без меня он продолжится, то ради чего я живу, смотрю на него этими глазами?» — думала Клавдия, повисая в кандалах и бессильно роняя слёзы на грязный пол тюремной камеры. Вместе с ними её покидал привычный кураж. Она не понимала сути посылаемых ей страданий. Куда проще было атеисту Каспару: для него жизнь являлась просто отрывком времени, в котором ничто не было предопределено, всё случайно, всё жестоко и бессмысленно. С другой стороны, таким, каким он был, его сделали мучения.
Прежде чем освободить ангела или античного героя из мрамора, глыбу камня бьют, истязают, и вот от монолита ничего не остаётся, кроме хрупкой, но восхитительной статуи, которая тысячи лет будет прославлять искусство и идеалы общества. Ах, если бы страдания всегда вели к торжеству, а не к смерти и увечью… Знать бы заранее, чего ради терпишь.
Не за злые помысли и не за гадкие выходки Клавдия попала на плаху, а за то, в чём не замешана вовсе.
Она не успела сказать угасавшему от болезни Каспару главное: что он живой, и будет для неё живым, даже если его похоронят. Что он делал в ту минуту? Терзался одиночеством? Страдал от жара? А может, был совсем рядом и требовал впустить его в тюрьму?
Под утро камень каземата вспотел холодной влагой, словно его тоже знобило. Всё вокруг плыло от дрожи, вибрации и рыка, капли воды падали на плечи с потолка, будто слюна зверя, готового к кормлению. Но самым худшим было ощущение, что сорочка липнет к бёдрам, и не просто липнет, а промокает от крови.
«Всё верно. Луна прошла полный цикл с тех пор, как я покинула дом. Я потратила на Лейта те дни, которые могла провести с Каспаром. С другой стороны, без него мы бы не встретились».
Рык не был таким эфемерным, как раньше. Он превратился в настоящий, отчётливый звук и Клавдия сочла, что начались галлюцинации, но вдруг он оборвался. Из-за решётки послышались голоса тюремщиков.
— Храпишь ты знатно, подруга.
— М-м-м?
— Подпиши и дальше спи.
Хрустнула бумага.
— Дай перо… — хрипло отозвалась женщина, — постой, что за чушь? Какая, к чертям собачьим, палачиха?! Они что, издеваются?
— Да нет, правила теперь такие. Чтоб никого не обижать и сразу было понятно, как обращаться. Отныне ты у нас числишься палачихой. Хе-хе!
— «Гражданка» им недостаточно? Ох уж эти нововведения. Пойду разомну кости. Чтоб я ещё раз согласилась кого-нибудь подменить на ночной караул!..
Когда тень заскользила мимо решётки камеры Клавдии, узница произнесла:
— Интересная профессия у тебя.
Женщина сделала вид, что не услышала, но замедлила шаг. На обратном пути графиня предприняла ещё одну попытку заговорить, более вызывающую:
— Значит, ты убиваешь людей.
— Исполняю наказания, назначенные судом. Не все подряд, в основном это порка, но хорошим ударом и убить можно.
— Некоторым такое даже нравится.
Слабый дрожащий свет масляной лампы обрисовал
