«Привет, Полли, какие прекрасные стихи ты написала, какие глубокие у тебя суждения. Спасибо, что дала мне возможность их прочесть. Если ты чувствуешь потребность писать, то могу сказать тебе, что моя газета сейчас устраивает конкурс на лучшую новеллу среди авторов в возрасте до восемнадцати лет. Как я понимаю, о судьбе Сюзетты тебе ничего не известно. Если ты что-то узнаешь, то дай знать об этом».
Анника подписалась именем и фамилией, чтобы подчеркнуть серьезность своего отношения к девочке. Писать номер своего мобильного телефона она остереглась, она не хотела выслушивать этические упреки и просьбы о билетах на «Идола».
Не успела Анника отойти от компьютера, как зазвонил мобильный телефон. Номер был скрыт и на дисплее не высветился.
– Анника? Привет, это Нина Хофман.
Анника вскочила так стремительно, что ударилась головой о настенный кухонный светильник.
– Привет, – сказала она и потерла макушку. – Привет, Нина.
– Несколько дней назад ты оставила мне сообщение. Судя по голосу, ты хотела сказать что-то важное. Что случилось?
Анника остановила качавшуюся лампу и вспомнила трескучий голос, по-испански отвечавший с Нининого автоответчика.
– Да, я несколько раз пыталась до тебя дозвониться. Ты недавно была в Испании?
– Да, я была в недельном отпуске, ездила на Тенерифе, а что?
– Я навестила Юлию и Александра, – сказала Анника и принялась расхаживать по спальне. – Мы заговорили о тебе, и Юлия сообщила мне то, чего я раньше не знала.
Нина помолчала, прежде чем ответить.
– Вот как? И что же именно?
Анника села на кровать.
– Что Филипп Андерссон – твой брат, – сказала Анника, чувствуя, как бьется ее сердце. – Почему ты мне ничего не сказала?
– Не сказала что?
– Что и Ивонна Нордин – твоя сестра. Почему ты ничего не сказала?
– По-твоему, я должна делиться с тобой сведениями о моих родственниках?
Анника попыталась собраться. Она явственно представила себе Нину в полицейской форме, ее каштановые волосы, собранные в конский хвост, прямые плечи, вспомнилась сдерживаемая вспыльчивость, хладнокровие, проявленное в ту ночь, когда они стучались в квартиру на Санкт-Паульсгатан, где произошло убийство. Анника, уходи, семидесятому: нужно подкрепление. Здесь может оказаться два, нет, поправка, три трупа…
– Мы так много говорили о том, что происходило в ту ночь, – сказала Анника. – Я болтала о Филиппе Андерссоне, об убийстве, о том, что считаю его невиновным, о том, каким образом он был связан с Давидом Линдхольмом. Ты выслушивала мои рассуждения о женщинах Давида – среди прочего об Ивонне Нордин, ты помогла мне добыть ее фотографию, но так и не сказала, что эти два человека – твои брат и сестра. Неужели ты не понимаешь, что это кажется мне странным?
Нина долго молчала.
– То есть ты стала бы рассказывать вещи, касающиеся твоих сестер и братьев?
– Конечно.
– Если бы среди твоих близких родственников были преступники или ты сама была бы преступницей, то ты должна была бы рассказать об этом мне?
– Да, должна.
– Допустим, ты убила человека. Почему бы тебе не рассказать об этом?
Теперь настала очередь Анники помолчать.
– Это не одно и то же, – проговорила она наконец.
– Нет, это то же самое, ведь речь идет о том, что мои брат и сестра – преступники.
Снова наступило неловкое молчание.
– Но это же меняет дело, – возразила наконец Анника. – Получилось так, что ты меня все время обманывала.
– Этого я не делала, – сказала Нина. – Я никогда тебе не лгала.
– Например, ты должна была знать, что Давид и Филипп были знакомы. Давно ли они знали друг друга?
В трубке послышался тяжелый бесконечный вздох.
– Они вместе росли – Давид, Филипп, Ивонна и маленькая Вероника. Они были близки друг другу больше, чем просто братья и сестры. Я не была им так близка.
Анника зажмурилась от боли – так сильно она прикусила себе губу.
Давид Линдхольм, самый известный полицейский Швеции, женился на уроженке Сёрмлана Юлии Хенсен, которая росла вместе с соседской девочкой Ниной Хофман. Сам Давид в детстве дружил с Филиппом Андерссоном, у которого было две сестры – безумная убийца Ивонна Нордин и полицейская Нина Хофман, чья лучшая подруга Юлия стала женой Давида, несмотря на то что у него в это время был роман с Ивонной Нордин, которая от него забеременела…
– Сколько времени ты была знакома с Давидом Линдхольмом? – спросила она.
– Впервые я увидела Давида, когда он читал нам лекции в высшей школе полиции.
– Значит, в детстве ты его не знала?
– Наверное, я знала его, когда была совсем маленькой, но нельзя сказать, что мы были знакомы. Мы с мамой уехали на Тенерифе, когда мне было три года, Филипп и Ивонна тогда были уже большими. В Валлу мы перебрались, когда мне было уже девять, и там я познакомилась с Юлией.
– Однажды ты рассказала мне, – тихо произнесла Анника, – что Давид подошел к тебе и Юлии после того, как прочел вам лекцию. Он знал тогда, кто ты?
– Конечно, знал. Думаю, ему было любопытно, что стало со мной.
– Но он притворился, что интересует его Юлия?
– Ему не было нужды притворяться, ведь он на ней женился.
В голосе Нины проскользнула едва заметная горечь, но Анника ее уловила.
Она задумчиво поерошила себе волосы.
– Убийство на Санкт-Паульсгатан произошло почти пять лет назад. Когда ты поняла, что в нем замешаны Филипп и Ивонна?
– Когда арестовали Филиппа. Это был самый тяжелый момент моей жизни.
– А Ивонна? Убийство совершила она. Когда ты это поняла?
– Когда Филипп рассказал об этом после ее смерти. Но я не разговаривала с Ивонной, я перестала общаться с ней после аборта. Она стала чуждаться людей, вообще стала какой-то странной.
– После аборта? – спросила Анника и потерла лоб. – Ты имеешь в виду аборт, который она сделала, чтобы избавиться от ребенка Давида?
– В то время, когда Юлия тоже ждала от него ребенка, – уточнила Нина и замолчала. – Все совсем не так, как ты думаешь, – наконец снова заговорила она. – У меня не было намерения ничего скрывать, но моя семья и мое детство для меня – до сих пор открытая рана.
Анника не знала, что сказать. В трубке снова повисло молчание.
Первой заговорила Нина – тихим и надломленным голосом:
– Я очень любила маму, но она была едва способна позаботиться даже о самой себе. Филипп и Ивонна совсем отбились от рук, и она ничего не могла с ними поделать. Мне повезло, я нашла семью Юлии. Я все время чувствовала… груз ответственности. Мне всегда казалось, что именно я должна как-то исправить положение.
«Именно поэтому ты пошла в полицию?» – мысленно спросила ее Анника, но ничего не сказала вслух.
– Я верю в то, что каждый человек сам по себе добр, – продолжила Нина, и голос ее окреп. – Я верю, что каждый может измениться, если мы дадим ему шанс. Мама попыталась, и у нее получилось, но она была слишком слаба, и надолго ее не хватило.
– Твоя мама умерла? – осторожно спросила Анника.
– Ее нет уже девять лет. Она умерла на следующий день после свадьбы Юлии и Давида. Теперь нет и остальных, всех, за исключением Филиппа.
Анника изо всех сил сосредоточилась, чтобы не потерять нить.
– Ты сказала, что их было четверо, четверо близких друг другу людей, – заговорила она. – Давид, Филипп, Ивонна и. кто был четвертым?
– Малышка Вероника. Вероника Паульсон. Но она тоже умерла.
– Ты ее знала?
Нина тяжело вздохнула:
– Я была мало с ней знакома. Она и ее мама несколько раз приезжали к нам на Тенерифе, но по-настоящему мы познакомились, когда я вернулась в Швецию.
– Она же была совсем не старая. От чего она умерла?
В ответе Нины прозвучало искреннее удивление.
– Но ты же сама писала о ней статьи. Она была убита несколько дней назад.
Аннике показалось, что в комнате наступила мертвая тишина, а время остановилось.
– О чем ты говоришь? – спросила Анника, едва переводя дух.
– Ты писала о том, что она вышла замуж за хоккеиста, – сказала Нина, – за Себастиана Сёдерстрёма.
Часть вторая
После Пасхи
Девочка-тролль с серными спичками
Ее привезли в Гудагорден босую и в рваном платье. Тетя из детской сиротской комиссии вытолкала ее из машины; острая щебенка больно колола ее босые ноги.
– Сделай книксен своим приемным родителям, – сказала тетя и толкнула ее к стоявшим перед ней людям.
Девочка смотрела в землю, а люди смотрели на нее.
– Она похожа на тролля, – сказала приемная мать.
Тетя ударила ее под коленки и заставила наклонить голову. Девочка быстро, как хорек, обернулась, укусила тете руку и бросилась бежать прочь по щебню, коловшему пятки.
Приемный отец притащил ее с сеновала, когда наступила ночь. Пока он волок ее, она больно ударилась ногой о каменную стену.
– Теперь надо выбить из тебя беса, – сказал он и взмахнул плеткой.
Он бил ее долго, исполосовав кожу на бедрах и ягодицах, а потом бросил в сено и ушел, заперев дверь. Она уснула в сене, и ей снилось, что она лежит в муравейнике. Насекомые ползали по ней и грызли ее ноги и зад, прокладывали туннели в коже, строили в ней кладовки со стенками и шкафами, оборудовали детские комнатки и все, что им еще было нужно, в точности как рассказывала Зигрид о чудесной жизни муравьев.
