Однако близость о. Иоанна к монахиням и женским монастырям более объяснима, чем это кажется на первый взгляд. Их пути неоднократно пересекались. Как священники (в том числе и о. Иоанн), так и монахини занимались благотворительностью и просвещением; при этом монахини были более глубоко вовлечены в служение близлежащим мирским общинам, чем монахи. И священники, и монахини были далеки от коридоров церковной власти и погони за престижными должностями (вдовствующий священник мог стать епископом, как это произошло с преосв. Саввой Тихомировым, но вообще это было редкостью). Именно из-за ощущения сходства целей и судеб о. Георгий Шавельский, протопресвитер армии и флота, с воодушевлением писал об известных ему женских монастырях и подвергал острейшей критике монахов и мужские монастыри{449}. Кроме того, в непосредственном служении бедным, нуждающимся и сиротам значительно большую активность проявляли монахини, а не монахи — еще и поэтому о. Иоанн гораздо больше помогал женским монастырям, чем мужским. Он основал три женских обители, не говоря уже о бесчисленных пожертвованиях в другие монастыри{450}.
Монахини и женские монастыри
Некоторые письма монахинь к о. Иоанну касаются практических проблем — перевода в другой монастырь, заступничества за алкоголиков и т. д. Однако подавляющее большинство писем — это просьбы о духовном совете о. Иоанна, например о том, чтобы он помог преуспеть в Иисусовой молитве{451}. Это не столь удивительно, как можно подумать. Как правило, исповедующий священник, прикрепленный к женскому монастырю, был не монашествующим, а «белым». Тут играли роль прагматические соображения: иерархи полагали, что у монахинь будет меньше искушений относительно женатого священника; в свою очередь, женатый священник мог лучше сосредоточиться на своих духовных обязанностях. Правда, нет особых подтверждений, что такой подход помогал эффективно бороться с романтическими соблазнами; кроме того, очевидно, что женатый священник в качестве исповедника монахинь — не самый удачный выбор с духовной точки зрения. Искушения, обязанности и потенциал для духовного роста у монахини, стремящейся к целомудренной жизни, и у женатого священника, погруженного в семейные заботы, кардинальным образом различались. Более того, некоторые священники на самом деле недоверчиво относились к монашеской жизни и старались свести к минимуму аскетические устремления своих подопечных{452}.
Игуменьям, за плечами которых были годы напряженной духовной работы и суровой дисциплины, было даже сложнее увидеть духовных спутников и наставников в рукоположенных священниках. Некоторые из них обращались к таким прославленным душеводителям, как Оптинские старцы или Феофан Затворник. Однако с точки зрения того, насколько высоко религиозные «профессионалы» оценивали духовные достижения пастыря, примечательно и показательно, что многие настоятельницы обращались к о. Иоанну{453}.
Здесь снова связь между пастырем и его корреспондентами не была односторонней. Он ценил возможность духовных бесед с людьми, которых он считал равными себе, особенно с игуменьей Таисией из Леушинской обители. Публикация и широкое распространение их переписки, а также позднейшие воспоминания игум. Таисии о встречах с о. Иоанном показывают, что поучительная эпистолярная беседа была достаточно популярным жанром. Переписка игум. Таисии с одной послушницей и письма Феофана Затворника к неизвестной женщине также подпадают под эту категорию. Присутствие о. Иоанна в этой компании было необычно не с точки зрения формы или содержания, но потому, что, будучи женатым священником, именно он наставлял монахов и монахинь, а не наоборот.
Письма монахов во многом напоминают письма монахинь, что свидетельствует о схожести искушений монашеской жизни для обоих полов — это внутренние разногласия в монастыре, плотские искушения, сомнения в том, переходить ли на следующий этап монашества, и т. д.{454} Однако, поскольку монахи могли также быть рукоположенными священниками, они сталкивались с типично пастырскими проблемами, по поводу коих и обращались к о. Иоанну. Так, один иеромонах спрашивал, поминать ли ему еретика, разорванного волками. Другой иеромонах из Албании писал в 1903 г., что больные или страждущие мусульмане приходят к нему в монастырь и просят помолиться за них. Он боялся соприкосновения с ними таких освященных предметов, как Евангелие, епитрахиль и т. д., и спрашивал у о. Иоанна, как лучше поступить{455}. Это были чисто пастырские проблемы, по сути ничем не отличавшиеся от вопросов, которые приходилось разрешать женатым священникам. Однако тот факт, что они обращались к женатому священнику, свидетельствует как о его духовном авторитете среди всех без исключения верующих, будь то миряне, приходское духовенство, монашество, так и о том, до какой степени верующие любой категории были уверены, что он поможет обойти обычную субординацию, не нарушая ее.
Дары и пожертвования
Судить о том, какое место о. Иоанн занимал в умах и сердцах людей, можно по тем разнообразным подаркам и просьбам, которые он получал. В частности, бедные и малограмотные просители сопровождали свою просьбу помолиться за кого-нибудь пожертвованием. Крестьяне, потратившие все деньги на поездку в Кронштадт, все равно старались что-то преподнести о. Иоанну, например «елею два фунта и сахару немного простите меня ето я без вашего благословения привезла покушать на доброе здоровие пастырь ты наш добрый»; носовой платок, полотенце или цветок{456}. Эта традиция была на удивление не свойственна представителям знати, редко поднимавшим вопрос об оплате оказанных услуг. То ли они считали передачу денег (или прямое упоминание об этом) чем-то неделикатным, то ли стремились избежать этого.
Подарки о. Иоанну в общем и целом делятся на три категории: 1) посмертные дары — исполнение завещания; 2) «пожалуйста, помолитесь за такого-то и, кстати, получите то-то» и 3) «пожалуйста, получите столько-то (рублей) и используйте, как сочтете нужным». Независимо от того, были ли подарки знаком благодарности, авансом или платой за оказанные услуги, они демонстрировали отношение людей к помощи батюшки, которая, как они считали, заслуживает награды. Поражает разнообразие даров: это могло быть все что угодно, от двухсот тысяч рублей до шести серебряных ложек и браслета{457}. Ему преподносили чемоданы водки с Самсоновского завода, рыбные консервы из Томска и ящики орловских яблок из Мценска. Люди выражали свою любовь, даря самодельные вещи, такие как шкатулка, сделанная Георгием, отшельником из Задонска, или бесконечные вышитые пояса, манжеты, перчатки и «пара теплых носков, которые я сама связала»{458}.
Подарки такого рода могли доставить о. Иоанну неприятности. Враждебные пастырю представители протестантских групп и радикально настроенной интеллигенции критиковали батюшку за то, что тот облачался в роскошные одеяния, и твердили на разные лады: «Почему бы все это не продать, а вырученные деньги не отдать бедным»{459}. Однако обвинения не возымели эффекта. Даже если оставить в стороне одобрительное отношение к красоте и пышности богослужения, в целом свойственное и Православной, и Римско-католической церкви, большинство понимало суть преподношения подарков. Так, Гермиона, настоятельница Ключегорского Казанско-Богородицкого женского монастыря, рассказывала, как они с сестрами сшили о. Иоанну атласное облачение, украшенное золотом. Надо было иметь каменное сердце, чтобы отказать в просьбе женщинам, вложившим всю душу в прекрасный подарок в надежде, что он наденет это «хотя бы один раз». Более того, церковные облачения можно было передать кому-то другому. Так, он передал многие подарки нуждающимся клирикам, в том числе больному священнику, который хотел умереть в одной из старых ряс о. Иоанна, и оставил подробные инструкции в своем завещании, согласно которым его рясы, ризы и митры переходили к священникам{460}. Одаривая о. Иоанна, в его лице люди одаривали Церковь.
В том, какие подарки получал о. Иоанн, проявляются как его прагматический подход к дарителям, так и особенности его благотворительности. Ничего удивительного нет в том, что воронежские купцы прислали шесть мешков гречневой крупы, владельцы винных лавок — бутылки вина, торговцы рыбой — банки икры и копченую стерлядь. О. Иоанн не мог все съесть и выпить сам, зато мог прокормить несколько женских монастырей и Дом Трудолюбия. Старая традиция преподнесения снеди, фруктов и вина мужскому или женскому монастырю на годовщину смерти родственника теперь принимала новые формы. К примеру, дарители теперь могли организовать поминальную трапезу по почившим близким в столовых Дома Трудолюбия и в других приютах{461}. Если бы о. Иоанн по-прежнему продолжал заниматься благотворительностью частным образом, в одиночку, ему было бы сложно пользоваться или распоряжаться всеми подаренными натуральными продуктами. При том количестве бедняков, которые ежедневно находились в Доме Трудолюбия, было куда определить присланные соленья, капусту и маринованные грибы и проследить, чтобы такое поминовение считалось столь же «душеспасительно», что и раньше, при пожертвованиях в монастырь.
