— А почему нам?
— Почему не третьему сначала, ведь в Писании сказано: «И последние станут первыми…»
Замполит решил прекратить демократию:
— Цыц всем! Я сказал первый взвод, значит, точка. Кто готов читать ваш стих?
В зале повисло минутное молчание. Затем поднялся Переверзев и, неся перед собой помятый листок стандартной бумаги, вышел к столу с призом. Он повертел перед глазами этот листок и неуверенно произнес:
— Мы тут с ребятами сочинили, в общем, слушайте… Стихотворение без названия: —
Я снова на Кавказе,Бок греет пистолет —Корявейшая фраза,Другой на сердце нет.
Посты сходил, проверил,Стою себе, курю.Смотрю, в гнезде над дверьюНе спится воробью.
Он с лихостью чеченскойДает разгон семьеИ яростью вселенскойНадоедает мне.
Враз из гнезда под крышейКазармы боевойПтенец сорвался, слышишь,В асфальт вниз головой.
И голенькое телоРаздавлено бойцом.Но воробьи, вот дело,Не бились над птенцом.
Вдруг мысль пробила сердце,Что жалко мне его,А вот убить чеченцаНе стоит ничего.
С тех пор как из конвертаКо мне приходит в сныТа маленькая жертваТой маленькой войны.
Хотя Переверзев читал не очень складно, все равно всем очень понравилось. В зале состоялось живое обсуждение, особенно про то, что, действительно, птичку жальче. Раздались бурные аплодисменты. Переверзев по-клоунски раскланялся и сел на свое место под крики:
— Молодец!
— Просто поэт Незнайка…
Майор Вихров поднял обе ладони вверх:
— Все, тихо! Жюри поставит свои оценки. А сюда приглашается представитель второго взвода. Итак, кто смел?
Из зала поднялся Пуртов, он по обыкновению краснел, как красна девица, шел к эшафоту запинаясь, под поддерживающие крики однополчан, типа:
— Давай, Мотыль!
— Не опозорь провинцию…
Он тоже развернул перед собой не менее мятый листок бумаги и заговорил:
— Мы тоже сочиняли коллективно, как уж получилось, но нам самим очень понравилось. — И стал читать:
Любовью к России я болен смертельно,Затем и приехал сюда на Кавказ,И целых полгода с семьею раздельноЖду дня, как уволен я буду в запас.
По сопкам в простреленной езжу машине,В том кресле, где кровью товарищ истекСижу и думкую я о батькивщине,Что щедрой рукой мне отмерила срок.
Два сына, две кровенки, снятся ночами.Жена подает приготовленный ланч.От этого в сердце клокочет цунами,И хочется выпить, хоть смейся, хоть плачь!
Цена операций есть жизнь подчиненных,Там сверху «виднее», кто нужен, кто нет.По сопкам метутся в броне облегченнойБойцы, тратя в воздух свой боекомплект.
А враг незаметен, он ставит «растяжки»,Он подло стреляет в ночной тишине,Как злая чеченка раздвинула ляжки,Солдатиков СПИДом одарит вполне.
Чем больше их будет, тем «дырка» шахидкиСработала лучше гранаты ручной.Ведь русского грохнуть, хоть с первой попытки,Во благо Аллаху хоть и со второй.
Я целых полгода с семьею раздельноЖду дня, как уволен я буду в запас.Любовью к России я болен смертельно,Затем и приехал с войной на Кавказ.
Сила поэзии, свалившаяся на головы милиционеров, была столь велика, что длительное молчание не прерывал даже ведущий. Однако, осмыслив и переварив сказанное, бойцы вскоре зааплодировали и заорали:
— Классно, мужики!
Нашлось место и скрипучему голоску скептицизма:
— А вы не из книжки стих списали?
Но этот глас Фомы неверующего тут же потонул в общем гвалте одобрения выступившего со стихами Пуртова. За судейским столом посовещались, пошелестели бумажками, ставя оценки. Было видно, что и Сомов, и Бодров, и Милов очень довольны происходящим. Замполит поднялся из-за стола:
— Молодцы, молодцы, но не надо забывать, что наш поэтический турнир еще не окончен. Слово предоставляется третьему взводу.
Воронин направился к месту выступления, держа в руках гитару. Когда все оппоненты поняли, что он собирается петь, раздались возмущенные выкрики:
— Так нечестно.
— Мы так не договаривались…
Пришлось Вихрову снова подниматься и успокаивать народ:
— Тише, тише. Сначала послушаем, что нам приготовил третий взвод, а потом, я вас уверяю, жюри разберется и вынесет правильное решение.
В зале постепенно утихли. Воронин сел на подставленный ему стул и хрипловато запел под три блатных аккорда:
Вокруг нас сопки все в цвету,А мы от родины вдали,И с автоматом на постуСтоим и в Грозном и в Шали.
Пусть меня броник сбережетИ каска-сфера охранит,Я буду дембелем сражен —Не врет, похоже, замполит.
Российской Родины кусокМы охраняем здесь и там.Скрипит под берцами песок.Настанет амба бандюгам.
Пошлю любимой эсэмэсО том, что службу я несу:Сегодня еду в Гудермес,А завтра в «шервудском» лесу.
Пусть знает, что вокруг курорт,И мне не страшно и легко,Мол, в нашей жизни поворот —Вернусь, и выпьем с ней пивко.
Дождется пусть, медаль везу.Сдам надоевший автомат,У мамы вытру я слезу,Пожмет мне молча руку брат.
Ну а пока вокруг весна,Галдят под крышей воробьи,И мне являются во снахРодные милые мои.
Там подорвали двух ребят,Там расстреляли шестерых.Не суждено прибыть назад«Вертушке», залетевшей в стих.
Мы с автоматом на постуСтоим и в Грозном и в Шали.Вокруг нас сопки все в цвету,Ведь мы от родины вдали.
Когда последние аккорды смолкли, кто-то философски резюмировал:
— Жизненная песня…
ГЛАВА 39
Бесславный конец Ночного волка
Сидеть в засаде — дело нелегкое. Луна, щедрая на свет, озаряет окрестности мерцанием светотеней. Огромные звезды, усыпавшие небо, рождают в голове мысли о вечном и великом. Кажешься себе самому махонькой частичкой великого мироздания. В душе трепет. Ночная прохлада пробирается к самому позвоночнику и сводит мышцы в едином желании встряхнуться, как это делает собака, выбравшаяся из реки на песчаный берег.
Павелецкий утрамбовал себе лежку под толстой одинокой, бог знает каким ветром занесенной на Кавказ среднерусской березой. Он прижимался к ней плечом и чувствовал, как жизненная сила вливается в его тело. Он обязательно запишет эту мысль в своем дневнике, вот, оказывается, почему у русских символ родины ассоциируется с березой. Она — мать-дерево русского рода. Она защитит его от пуль Ночного волка, которого он здесь стережет со своими подчиненными.
Николая не было, он находился в отпуске после поездки в Сыктывкар и ликвидации «Герата» второго. Так что брать Ночного волка Павелецкий прибыл один, правда, с группой поддержки в пятнадцать штыков, с группой немедленного реагирования. Бойцы были расставлены вокруг поляны, обозначенной на оперативной карте «Герата» первого как место установки «НУРСа», подковой; трое стрелков со снайперскими винтовками заняли позиции на высотках.
Вроде бы все было сделано правильно. Сергея Ивановича волновало в эти минуты только одно: а вдруг он ошибся в расчетах и место и время «ч», обозначенные в документах, неверные. Вдруг ракета на самодельной станине ожидает самолет будущего президента Чечни в другом месте? Он ни с кем не поделился добытой при ликвидации «Герата» первого информацией, решил все сделать самостоятельно, рассудив по немецкой пословице: «Если знают двое, знает и свинья». А вдруг он ошибся, взяв всю ответственность на себя?
Но неожиданно в еле заметных наушниках портативной рации пискнуло два раза коротко, один раз еще короче. Это был условный сигнал, обозначавший:
— К нам ожидаемые гости!
«Вот оно, наконец-то началось», — подумал Павелецкий, и под ложечкой у него привычно в таких ситуациях засосало.
Траву на поляне приминал несильный ветерок, ветки деревьев шептались листьями. И целых томительных пять минут — ни единого звука.
«Лишь бы никто из моих, — подумал Сергей Иванович, — не выдал себя раньше времени неосторожным движением…» Он со своей точки наблюдения даже не сразу заметил, как на краю поляны среди веток кустов выглянули плечи и голова бородатого человека, одетого во все черное. В наушниках продолжительно пискнуло, сигнал означал:
