— Вы из семнадцатой пожарной части? — борясь с неловкостью, спросил Маркус.
Старик поджал губы, но ничего не ответил. Один из молодых парней поднялся, окинул взглядом мундир Маркуса и почтительно кивнул.
— Да, только мы сейчас не на дежурстве, — сказал он. — Что–нибудь случилось?
— Я здесь по личному делу, — пояснил Маркус. — По правде говоря, я надеялся узнать что–либо об одном… случае. О том, что произошло много лет назад.
Парень глянул на старика. Тот перехватил взгляд Маркуса и не стал отводить глаз. Голос у него оказался неожиданно низкий и сильный, словно прожитые годы лишь отшлифовали его звучание.
— Так вы, стало быть, новый капитан жандармерии? Д’Ивуар?
Маркус кивнул. Молодые пожарные переглянулись — они явно не определили его чин.
— Я все гадал, заглянете ли вы сюда, — проговорил старик. — Присядьте, чего уж там.
— Шестовой Эйзен, — сказал Маркус, — не будешь ли ты так любезен угостить этих господ выпивкой?
— Само собой, сэр.
Эйзен протянул руку, и оба парня, еще разок оглянувшись на капитана, последовали за ним. Маркус отодвинул громоздкое кресло и опустился в него, вызвав протестующий скрип престарелой кожаной обивки.
— Маркус Д’Ивуар, — представился он.
— Хэнк, — отозвался старик. — Или Генри, ежели но полной форме. Генри Мэтью.
— Вы сказали, что ждали моего появления.
— Приходило в голову, — пожал плечами старик. — Видел ваше имя в газетах, вот и прикинул, что вы захотите посетить эти места. Давненько же вас тут не было.
— Я был далеко отсюда, — сказал Маркус. В Хандаре.
Хэнк понимающе кивнул.
— И возвращаться вам, по сути, было некуда. Ужасная история.
— Вы там были?
— Ну да. В те годы я был еще в строю. А теперь сижу здесь, позволяю юнцам угощать меня выпивкой и рассказываю всякие байки. — Он постучал пальцем по наполовину опустевшему бокалу и одарил Маркуса морщинистой ухмылкой. — Неплохая жизнь, между нами говоря. Но да, я там был.
— И что произошло?
— А вам разве не сказали?
Почти ничего. Сообщили только, что это был несчастный случай и что никто… не успел выбраться. — Голос Маркуса дрогнул, сорвался, и он с трудом сглотнул, злясь, что не может держать себя в руках.
Хэнк доброжелательно вгляделся в него.
— Хотите выпить?
— Нет, спасибо. Просто расскажите, что произошло.
— Что ж… Говорить о таком непросто. Когда дом загорается, кто–нибудь это обязательно заметит, разве что все спят без задних ног. Люди бегут от огня и выскакивают наружу с другой стороны. Понимаете? Порой, если дом из сухого дерева или забит горючим хламом, он вспыхивает мгновенно и весь разом, точно спичка, а еще бывает, что другого выхода нет и люди оказываются в ловушке. Такое вот невезение.
Маркусу вспомнился пожар в Эш–Катарионе, вспомнились огромные толпы отчаявшихся людей, которые сбивались все теснее, стремясь пробиться через ворота во внутренний город, или же бросались в реку, предпочитая утонуть, чем сгореть заживо. Он опять судорожно сглотнул.
— Не понимаю, к чему вы клоните.
— Дом Д’Ивуаров — ваш дом — был давней постройки, но не из тех, что полыхнут в один миг. Горел он долго. И дверей наружу было полно. Отчего же тогда из него никто не выбрался?
Маркус помотал головой. Лишь сейчас он сообразил, что даже не знал, в какое время суток случился пожар, днем или ночью. Никто не пожелал просветить его, а сам он был только рад избежать подробностей.
— Когда мы прибыли на место, — продолжал Хэнк, — стало ясно, что дом уже не спасти. При первой возможности я повел своих парней внутрь… но пожар был сильный, и от тех, кто там жил, нам удалось найти только обгорелые косточки.
Он увидел лицо Маркуса и покачал головой:
— Извините. Не следовало мне так говорить. К чему я, собственно, клоню: пожар этот был странный.
— То есть как — странный?
— Насколько мы сумели разобрать, огонь занялся сразу в трех местах. Масляная лампа у входной двери, камин неподалеку от черного хода, искра в соломе возле двери в конюшню. Три выхода — три очага возгорания. Такое вот… невезение.
Наступила долгая тишина.
— Вы… уверены? — безжизненным голосом спросил Маркус.
— Когда речь о пожаре, ни в чем нельзя быть уверенным. Однако же я осмотрел там все углы, а еще поговорил с людьми, что сбежались, когда начался пожар. Даже к тому времени у меня за плечами было двадцать лет службы.
— Почему вы никому не рассказали об этом?
— Я рассказал. — Морщинистое лицо Хэнка было непроницаемо. Пошел к жандармам, так и так, говорю, дело нечисто. Меня поспрашивали без особого интереса, а потом какой–то чин заявил, что жандармерия–де больше слышать об этом не хочет, а также не хочет, чтобы об этом услышал кто–нибудь другой. Тут–то я и уяснил, что к чему.
— Но мне–то вы все рассказали, — заметил Маркус.
— Потому что эта история не давала мне покоя, — сказал Хэнк. — И потому что там были ваши родные. К тому же, — лукаво усмехнулся он, — тот, кто велел мне помалкивать, теперь по чину ниже вас. Так что, думаю, вы вправе всё знать.
— Ниже меня по… — Маркус оборвал себя, не договорив. — Понятно.
— Вы уж простите меня, если можете.
— Не извиняйтесь, — пробормотал Маркус, чувствуя, что голова его идет кругом. — Вы мне очень помогли.
* * *
Гифорт. Это наверняка был Гифорт.
Вице–капитан фактически командовал жандармерией задолго до того, как случился пожар. Капитаны приходили и уходили, а он оставался, неизменно держа нос по политическому ветру и ведя свой корабль заданным курсом.
Хэнк сказал, что пожар был подстроен. Это никак не мог быть несчастный случай. Кто–то убил его родных. Маму. Отца. Элли. Элли!
Маркус вдруг осознал, что сдерживает дыхание, до боли стиснув кулаки. Усилием воли он вынудил себя расслабиться.
«Это не был несчастный случай».
Неотвязная мысль билась в сознании, словно назойливый стук маятника.
Подстроено.
Три двери — три очага возгорания.
Хладнокровное убийство.
Кто–то убил его сестренку едва ли четырех лет от роду. Маркусу хотелось пронзительно закричать, срывая горло.
Кто? Кто это сделал?
Гифорт знает кто. Или, по крайней мере, ему что–то известно. Вот только у него нет никакой причины откровенничать с Маркусом. Доказательств его причастности нет — только болтовня дряхлого старика. Положение вице–капитана весьма прочно: жандармерии без него не обойтись, и он об этом прекрасно знает. «Неудивительно, что он так держался со мной. Я‑то думал, дело в политике, а он, по всей вероятности, гадал, докопался ли я до истины».
Есть и другой способ добиться своего. «Сделка» с Ионково. Приспешник Черных явно знал достаточно, чтобы отправить Маркуса на улицу Святого Дромина; вполне вероятно, ему известно и все остальное. Вот только он потребует что–либо взамен. «Ради чего в первую очередь меня сюда и отправил». Одни уже настойчивые попытки Ионково вызнать, что именно произошло в Хандаре, говорили яснее слов: рассказывать ему правду опасно.
«Я бы мог обратиться к Янусу…» Мысль о том, чтобы прибегнуть к помощи полковника, отчасти подбодрила Маркуса, но… тогда он вынужден будет признаться, что говорил с пленником, и кто знает, как Янус отнесется к этому признанию?
Дьявол! Бессильный гнев метался в груди, точно обезумевшая белка, лихорадочно искал выхода и не находил. Во рту застыл горький привкус желчи.
— Сэр? — осторожно окликнул шестовой Эйзен.
Маркус моргнул, приходя в себя. Он стоял снаружи, у «Скрипача», упершись ладонью в увитую плющом кирпичную стену. Опустив руку, он обнаружил, что к ладони прилипли крошки пыльной штукатурки.
— Все в порядке, — пробормотал Маркус. — Все в порядке.
— Сэр, вы узнали то, что хотели?
Он с силой зажмурился и помотал головой.
«Понятия не имею».
Глава седьмая
Расиния
Свеча Расинии догорела, превратилась в бесформенный огарок в лужице воска. Правая рука ее была густо измазана чернилами, указательный палец ощутимо натерт пером — завтра на этом месте появится волдырь.
