После чего Левантер аккуратно оделся и проверил, что ничего не забыл. Он надел плащ, завернул молоток в шарф и положил его в продуктовую сумку. Потом склонился над администратором и ущипнул его: по телу мужчины пробежала дрожь; он напрягся, но кляп оказался слишком плотным, чтобы пропустить хоть один звук. Левантер еще раз напомнил себе, что его действия, подобно приговору военного трибунала, являются безличной местью.
Он вытащил из-под кровати саблю. Держа оружие в руках, Левантер встал в изножье топчана. Клинок поблескивал в голубом свете. Он склонился над голым телом, приблизил кончик сабли к узкому проходу, словно тень разделявшему зад мужчины, потом направил его в этот проход.
Левантер нагнулся, опираясь на одну руку, резко двинул другую вперед и, словно вкладывая оружие в ножны, вогнал клинок глубоко в отверстие. Тело содрогнулось в конвульсиях, потом начало дрожать. К тому моменту, когда внутрь вошел весь клинок, тело было уже неподвижным. Левантер накрыл его простыней.
Он выключил свет и, уходя, плотно прикрыл дверь. Перчатки положил в сумку и, не торопясь, зашагал по коридору. Ему встретилось несколько мужчин — одни обнимались тут же в коридоре, другие были видны через открытые двери тускло освещенных комнат.
Выходя, он скинул брелок с запястья на стойку. Кассир, по-прежнему поглощенный газетой, даже не поднял головы и пробормотал что-то нечленораздельное в ответ на тихое «до свидания», которое бросил ему Левантер.
По пути домой через парк, Левантер медленно снял парик, отклеил брови, усы и бороду и — одно за одним бросил в кусты.
Он подумал об общественном резонансе своего поступка. И власти, и пресса непременно начнут искать связь между преступлением и мотивом его совершения. Наверняка они заподозрят заговор, но отыскивать в этом убийстве заговор так же бесполезно, как гладить бронзовую лошадь. Никто не сумеет распутать обстоятельств и мотивов, приведших к смерти администратора.
У себя дома Левантер почувствовал себя в полной безопасности. Прошло не более часа с того момента, как администратор вошел в свой номер. Случившееся осело в самом отдаленном уголке памяти Левантера — что-то вроде моментального снимка, сделанного «поляроидом»: негатива не осталось, фотограф неизвестен, фотоаппарат выброшен на свалку.
Прекрасно зная о том, что у Жака Моно мало свободного времени, Левантер отправился на встречу с ним прямо в Канны. Прибыв на курорт, он обнаружил, что там проходит ежегодный Каннский кинофестиваль. Моно говорил Левантеру, что, хотя он родился и вырос в Каннах, а впоследствии проводил там все свои отпуска, он ни разу не бывал на кинофестивале. Поскольку Левантер каждый день проводил в обществе Моно, он убедил того посмотреть несколько кинофильмов фестивальной программы и представил своего измученного хворями друга кое-кому из киношников, надеясь, что те его развлекут.
Как-то, ближе к вечеру, когда они вышли с просмотра очередного фильма, Левантер заметил, что какая-то старлетка пялится на Моно. Она подскочила к ним и осторожно спросила, не является ли Моно одной из тех знаменитостей, вроде Чарльза Бойера, которые, по слухам, приехали в Канны с фильмом «Голливуд, Голливуд!», составленным из фрагментов фильмов, в которых они снимались. Моно уже собирался представиться, но тут вмешался Левантер и сказал, что Моно в самом деле звезда, но из другой галактики.
— Из другой галактики? — спросила юная дама, широко раскрыв глаза.
Левантер кивнул. Девушка извинилась, что еще не видела «Другой галактики», и обещала сделать это сразу, как только фильм выйдет на экраны.
Позже один известный французский кинорежиссер встретил Моно на террасе отеля и сразу же узнал его. Он уважительно поприветствовал Моно и представился.
— Не часто нас посещают Нобелевские лауреаты! — воскликнул он торжественно. После чего представил Моно своей спутнице, изящно сложенной брюнетке: — Это доктор Жак Моно, автор книги, оказавшей на меня неизгладимое впечатление.
Женщина скромно улыбнулась, но ничего не сказала.
— Ты, конечно, помнишь «Возможность и необходимость»? Ту книгу, которую ты видела на моем ночном столике, — сказал режиссер с явным упреком.
Женщина протянула руку.
— Конечно! Я счастлива познакомиться с вами, доктор, — сказала она, опуская другую руку на бедро и слегка наклоняясь к нему. — Вы здесь потому, что по вашей книге сняли фильм?
Она была довольна тем, что сумела задать такой серьезный вопрос.
Заметно развеселившись, Моно готов был уже ответить, но режиссер, с выражением сильнейшего недовольства на лице, схватил женщину за плечо и утащил ее прочь.
На гала-представлении после одного из фильмов две старлетки поинтересовались у Левантера, кто такой его симпатичный приятель. Левантер сказал:
— Угадайте!
— Он достаточно симпатичен для того, чтобы быть кинозвездой, — сказала одна, бросая на Моно кокетливый взгляд.
— Только не звездой, — возразила вторая. — Для этого у него слишком своеобразная внешность.
— Директор студии? — спросила первая.
— Нет, он слишком самоуверен, — отвечала вторая. — Директора студий лишь пытаются выглядеть самоуверенными, а этот и на самом деле такой.
— Режиссер?
— Нет, он слишком естественный и при этом хорошо одет.
Она внимательно посмотрела на Моно.
— Должно быть, ученый, — сказала она, помолчав.
— Почему вы так думаете? — спросил Левантер.
— Он глядит на тебя так, словно изучает, — пробормотала она.
Они разговаривали и обменивались шутками, сидя в послеполуденный час на залитой солнцем веранде фамильного дома Моно. Левантер захватил с собой фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков Моно. Только используя видоискатель, ему удалось сфокусироваться на едва уловимых признаках болезни Моно. Нет, никаких бросающихся в глаза изменений, лишь кое-какие физические симптомы, да нехарактерная для него усталость, заставляющая предположить, что болезнь все сильнее разрушает его здоровье.
Чуть позже Моно проводил Левантера до машины.
— До завтра? — задал вопрос Левантер, уже садясь за руль.
Моно стоял рядом, ничего не отвечая. Левантер поднял на него взгляд. Мужчины посмотрели в глаза друг другу. Левантер понял, что они видятся в последний раз.
— Прощай, мой дорогой мальчик, — сказал Моно, прервав наконец молчание.
У Левантера не было слов. Онемевший, подавленный, он завел мотор. Жак Моно, не оглядываясь зашагал прочь. Когда он поднимался по ступенькам, ведущим к дому, последние лучи заходящего солнца окутали его своим сиянием.
Темноволосая женщина сошла с дощатого настила и большими шагами ступала по песку к последнему незанятому шезлонгу, что стоял возле шезлонга Левантера. Она развязала поясок халата, сняла его и легла. Как и большинство женщин на этом закрытом гостиничном пляже, она загорала голышом. Ее тело было покрыто ровным загаром; кожа была гладкой — ни жиринки, ни морщинки. Она подставила свое лицо солнцу.
Левантер взглянул на ее лицо. Легкое утолщение в основании ее носа показалось ему знакомым.
Он придвинул шезлонг и наклонился над ней.
— Простите, синьорина, — обратился он к ней, с преувеличенным итальянским акцентом, чтобы скрыть собственный.
Она недовольно повернула голову в его сторону.
— Да? — откликнулась она, приоткрыв один глаз.
— Не могу не восхититься вашим лицом. И больше всего в восторге от формы вашего носа, — сказал он.
Она вздохнула. Когда она открыла второй глаз, он увидел, что радужки ее глаз такие же темные, какими они были на черно-белых снимках, которые он видел много лет назад. Теперь он точно знал, что это она.
— Я лежу здесь совершенно голая, а вы в восторге лишь от моего носа? Я могу и обидеться! — сказала она и снова закрыла глаза.
— За асимметрией вашей переносицы кроется драма, — не отставал от нее Левантер. — Быть может, ваш нос пострадал во время любовной ссоры?
Она никак не отреагировала.
— Глядя на вас, лежащую так близко от меня, — продолжил Левантер, — я так и вижу красивого, сильного мужчину… Наверно, ваш любовник. Он распаляет вас, вызывает в вас ярость. Вы бросаетесь на него, царапаете ему лицо. Он наносит вам сильный удар. Вы падаете, истекая кровью. Потом больница. Вам вправляют кость, но остается маленькая шишечка. Впрочем, весьма очаровательная.
Он ждал ее реакции. Она по-прежнему молчала.
— Я вижу, что человек, разбивший вам нос, хочет вас бросить. А вы не хотите, чтобы он уходил, даже после всего того, что он с вами сделал. Вы плачете. Занимаетесь любовью. Снова ссоритесь. Он достает ваши письма, много писем, в которых вы требуете от него уехать. Наконец он уезжает, — Левантер выдержал паузу. — Я вижу его среди небоскребов и вилл, среди красивых людей. И больше не вижу. Он исчезает. Быть может, умер? Теперь я вижу вас в полном одиночестве.
