— Вот я и говорю… — снова начал я, но Гаврюшенко замахал руками.
— Иди, Христа ради, не морочь мне голову!.. Тут он засмеялся странным смешком. В последние дни слово «голова» в следственном управлении воспринималось неадекватно.
Я поднялся и шагнул к столу.
— Хочу поговорить с вами, Алексей Валерьянович.
— О чем это? — удивился шеф. — В чем дело?
— Вы помните второй эпизод Дровосека?
— Ну? — Шеф сопнул коротким вздернутым носом и вытряс из пачки мятую сигарету. По второму эпизоду накопилось особенно много такого, что он называл «литературой». В ней не было только главного — зацепки. Крохотной площадочки, от которой можно оттолкнуться.
— У меня, кажется, появился свидетель.
— Где это — у тебя? Я на секунду замялся.
— Не буквально. Он, то есть она, в настоящее время находится в клинике.
Бытовая травма. О контактах свидетеля с погибшей во втором эпизоде женщиной я узнал из случайного разговора.
— Как зовут? — тут же спросил шеф.
— Новак. Новак Сабина Георгиевна. Шестьдесят семь лет. — Я назвал адрес.
— И что же это за контакты такие? Я рассказал, не упоминая о приятеле несчастной Елены Ивановны.
Гаврюшенко хмыкнул и поинтересовался:
— Ты, Башкирцев, в курсе, сколько у нас таких свидетелей?
— Примерно, — сказал я, уже понимая, к чему он клонит. — Но здесь совсем другая ситуация.
— Восемнадцать, — не слушая меня, продолжал шеф. — Восемнадцать пожилых женщин, которые так или иначе общались с Зотовой у ее лотка в «Универсаме», и каждая из них утверждала, что заметила что-то подозрительное. Результат — ноль.
Больное воображение, страх, идиотские домыслы. На самом деле покойница через такие знакомства формировала постоянную клиентуру. И не больше.
Я пустил в ход последний козырь:
— Новак бывала у нее дома…
— И что из того? — желчно спросило начальство. — Что из того, что они там пили чай?
— Ничего, — сказал я. — Кроме того, что свидетельница видела человека, которого Зотова называла старым другом. И не очень стремилась показывать посторонним. А память у нее — дай Бог всякому. Следствию что-нибудь известно об этом «друге»?
Гаврюшенко пожал плечами, подумал и сказал:
— Соседи ничего такого не замечали. И я им доверяю. Не похоже, чтобы тут что-нибудь было…
— Да, — сказал я. — Зато Дровосек свободно ориентировался в квартире Зотовой. Знал даже, где она держит посуду для гостей и в каком порядке расставляет чашки.
— Почему ты решил?
— Новак сказала.
— А с какой это стати ей известны подробности осмотра места преступления?
Тут пришла моя очередь пожимать плечами.
— Мало ли, — проговорил я. — Степной телеграф. Гаврюшенко уставился на меня, как удав на белую крысу.
— Вот что, практикант, — наконец сказал он. — Как бы там ни было, а инициатива должна быть наказана. То же самое и вчерашний прогул. Следуя принципу поглощения одного наказания другим, поедешь в эту больницу и снимешь показания с твоей Новак. После работы.
— А сторож? — осторожно спросил я. — С ним что?
— Сторож само собой. Он сегодня всю ночь на вахте.
— Алексей Валерьянович! — Мой голос зазвучал проникновенно. — Ей-богу, не могу! Хоть режьте. Ну никак.
— В чем дело? — удивился Гаврюшенко. — Ты ее выкопал — тебе и карты в руки. И кого, скажи на милость, я пошлю? Архангела Гавриила?
— Новак — женщина своеобразная. Она со мной и разговаривать не станет.
Тут нужен штатный сотрудник, профессионал. Где-то даже психолог.
Я на глазах совершенствовался во вранье.
— Хорошо, — неожиданно согласился шеф. — Тут вот к трем как раз должен подойти один такой психолог. Где эта больница, говоришь?
— На Трифоновской. Институт ортопедии и травматологии. Второй этаж, палата семь.
— С чем старушка лежит?
— Ушиб голеностопа, травма связок, сердечная аритмия.
— В состоянии дать показания?
— Еще бы! — бодро воскликнул я. — Очень даже в состоянии!
— Тогда вали отсюда и займись делом, — велел шеф, снова хватаясь за телефон.
Но позвонить ему не удалось, потому что гнусаво загудел селекторный вызов к начальнику управления.
Гаврюшенко, сквернословя, стал торопливо сгребать бумажки со стола, а я поплелся к компьютеру в помещение, отведенное для практикантов…
Следователь Трикоз промаршировал по коридору управления без четверти три, когда я, прикрыв веки, под которыми, как плошки, горели от напряжения глазные яблоки, курил в коридоре. Он был явно не в духе и вместо приветствия мрачно пробурчал, обнаружив меня на подоконнике:
— Я вижу, Башкирцев, по-прежнему бездельничаем?..
— Так. точно, Сергей Романович, — отрапортовал я. — Не всем же гореть на работе. Иначе температура станет просто невыносимой.
Язык мой — враг мой. Трикоз, при всей его идиотской педантичности и невезучести, был известен в управлении еще и тем, что, куда бы его ни посылали, всегда опаздывал, ссылаясь на внезапно возникшие семейные обстоятельства.
— Не понял? — грозно развернулся он, вонзая в меня свой крупный, навыкате, глаз. А затем, уже остывая, добавил:
— Распустил вас ваш шеф окончательно. Придется обратить его внимание.
— Кстати! — встрепенулся я. — Гаврюшенко зачем-то вас разыскивал. Он как раз у себя.
Трикоз крутнулся на каблуке, как сломанный циркуль.
Я смотрел ему вслед с мстительным чувством, потому что не хуже других знал, кто в управлении считается знатоком психологии подследственных. Сергей Романович даже статейки пописывал на эту тему в городской прессе.
Пятью минутами позже следователь Трикоз вылетел из кабинета шефа, метнул на меня разъяренный взгляд и понесся по коридору к лестничной площадке, еще больше напоминая взбесившийся чертежный инструмент. Дрянная кожаная куртка китайского производства пузырилась на нем, шарф развевался, однако брюки сохраняли идеальную, острую, как бритвенное лезвие, складку. Как он этого добивался — одному Богу известно. Вероятно, гладил с клеем, я слышал как-то о таком способе. Под мышкой Сергея Романовича была зажата черная папка из кожзаменителя, застегнутая на молнию.
Что ж, мавр свое дело сделал. Теперь я мог со спокойной совестью вернуться к компьютеру, зная, что показания Сабины уже сегодня будут запротоколированы и приобщены…
* * *
Сергей Романович отчаянно спешил. Поручение опросить свидетельницу, лежавшую в травматологии, ломало все его планы, потому что в шесть он уже должен был находиться в двенадцати километрах от городской черты, где у него была назначена важная встреча. Однако и отказать Гаврюшенко он не мог, хотя формально не входил в состав особой следственной группы по делу Дровосека. Со старшим следователем он старался поддерживать самые лояльные отношения.
До поворота на Трифоновскую его подбросили знакомые оперативники из розыска, зачем-то приезжавшие в управление, и еще квартал следователь Трикоз пробежал рысью под редким дождичком, съедавшим остатки снега вдоль тротуаров и под деревьями.
Миновав инвалида на входе, Сергей Романович, прыгая через ступеньку, взбежал на второй этаж, свернул направо в указанное отделение и в дверях нос к носу столкнулся с пухлым блондином в белом халате и лакированных туфлях, на которых не было ни пылинки.
Первым его движением было обойти препятствие, но доктор вдруг растопырил пухлые ручки и скомандовал:
— Стоп! Вы кто такой?
Трикоз пошарил в кармане и извлек удостоверение.
Тот внимательно исследовал его и спросил:
— В чем дело?
— Меня интересует гражданка Новак, — раздраженно произнес Сергей Романович. — Есть у вас такая в отделении?
— Ну, — сказал врач. — Допустим.
— Мне необходимо опросить ее в связи с обстоятельствами расследования крайне серьезного уголовного дела. Это срочно.
Врач вздохнул, но по-прежнему оставался в дверях.
— Вы предупредили больную о своем приходе?
— Это еще почему? — удивился Сергей Романович.
— Потому, — отрезал белый халат. — Потому что у нее нездоровое сердце и травма. Это доступно?
— Доступно! — буркнул Трикоз. — Но в связи с изменением обстоятельств…
— Угу, — кивнул врач. — Вам придется спуститься, снять обувь и верхнюю одежду. Правила. А я пока переговорю с больной. Она у вас среди обвиняемых не числится?
Трикоз дернул головой.
— Не числится. Тем не менее дело срочное.
— А мне по фигу ваши дела, — вдруг надулся белый халат, и пухлые щечки его зарделись, как у девушки.
Сергей Романович скрипнул зубами и рванул в вестибюль за шлепанцами.
Когда он вернулся, Сабина Георгиевна уже сидела в холле, откуда дежурный врач вытурил остальных ходя-. чих. На ней были спортивный костюм, застегнутый до подбородка, и малиновые домашние туфли. Когда Трикоз, загребая ногами в идиотской больничной обуви, пересек холл и тяжело опустился в кресло рядом, она с опаской подняла на него глаза и кивнула.
