поменять всё, стать в начало совершенно нового пути и пережить ту самую ещё одну Вселенную! Но!
Но!..
Но у тебя дом и семья, которую надо продолжать кормить. У тебя — не у тебя, Лёша, в данный момент и в данном месте, но в принципе — нормальная работа и зарплата. Которая опять-таки нужна семье. У тебя обязательства. Друзья, досуги, сложившийся быт. У тебя — вот у тебя конкретно здесь и сейчас — есть долг перед отцом. И перед собою.
То есть — сложившиеся рамки, границы. Ломать их, взрывать — то же самое, что ломать границы государства и вступать в войну.
И вот настоящая трагедия — здесь. Когда однажды наступает момент, когда ты, оглядываясь на себя, вдруг видишь, что все выборы, собственно, сделал, все дороги в своей Вселенной прошёл. Или все интересные тебе дороги, что вернее. Все остальные возможные пути — уже либо слабый отблеск пройденного, либо… Когда ты полностью освоил свой мир — но не можешь его покинуть из-за втянутости во все его дела и делишки.
И ты смотришь на улетающий к Туманности Андромеды космический корабль, мечту всей твоей жизни, — и знаешь: тебе уже не занять в нём места… И не потому, что не дают, а потому, что ты уже врос в бетон постылого космодрома…
И не прожить уже другой жизни…
А с другой стороны…
Если вдуматься — честно-честно! — то слова о бетоне космодрома тоже от лукавого. Выбор есть всегда, есть он и здесь, и сейчас. Вопрос, главный вопрос, снимающий все остальные, — ты доволен? Конечно, нельзя быть довольным на все сто процентов, но по большому счёту, в главном, ты доволен? Признайся, ты ведь здесь действительно чувствуешь себя на своём месте и в своём деле! Ты отдаёшь тот же долг отцу. Ты спасаешь людей от нацистской нечисти. Ты просто защищаешь их жизни, как жизни тех девчонок в Счастье — которых конечно же не отпустили бы нацики, когда б наигрались…
Значит, ты доволен? Если да, то какой смысл что-то менять? Можно менять машину на катер, увлечения на женщин и наоборот. Или всё вместе и сразу. Но другим становиться действительно не сможешь.
Да и надо ли? Ты не от жира ли бесишься, Лёша, живя на самом деле хорошо, но мечтая о какой-то Андромеде? Может быть, ты и так проживаешь не одну жизнь, а много? Сначала ребёнок, завтра курсант, послезавтра офицер, потом аналитик, потом — боец ополчения. Разные мысли, разные ощущения…
А Ирка? Сколько она прожила жизней? Да она даже одной не прожила!
Вот тут начинается последний пункт — цена твоего выбора. И если этой ценой становятся близкие тебе люди — верный ли это был выбор?
И когда, в каком месте ты сделал его неверным?…
* * *
В комендатуру — куда пришли следователи, но не МВД, а почему-то сразу прокуратуры — Алексей Кравченко явился в самом мрачном расположении духа. Надоело всё! Суета какая-то! Мышиная возня. Ничего не хочется, ничего не нужно. На войну бы — а там хоть лечь! Уйти от этой давящей, гнетущей суеты! Оставить всех с носом…
Ничего, скоро уже. Подходит срок, названный гадом Молодченко, когда в пределах досягаемости даже старушки Д-30. И уже решено, что идут две группы, под общим руководством Бурана. С довольно несложной работой: окопаться у дороги и наводить на неё артогонь со своей стороны. Ну, фугасы заложить, само собой. Потом зачистить — и аюшки!
Так что странным образом хандра не обездвиживала Алексея, не размазывала его по стенкам собственного хлюпающего мозга. Нет, заходя в комендатуру, он уже не был той вот именно что размазнёй, что в последние три дня, а был собран, решителен и несколько зол. Не на следователей, конечно. Даже не на Лысого. Уже не на Лысого. Этот — падла, но исполнитель. И не на Молодченко — тот вообще уже труп. По поводу этого изначального автора убийства Ирки Митридат очень веско поклялся Иркиной матери и Алексею, что «айдаровский» идеолог-каратель ни при каких условиях из подвала МГБ не выйдет. Вот только все показания, какие возможно, даст, протоколы подпишет, — и он, Михаил Коренев, лично приложит все усилия, чтобы тот был ликвидирован.
Это Мишка сразу после похорон сказал — трезво и ледяно. И добавил — потом, наедине, в машине, — что в «вонючке» вчерашней подробно изложил показания гада о подставе главным редактором РИА собственного корреспондента. Которая и привела в конечном итоге к неприятному инциденту с московскими писателями. И — главное! — сказал, что в ответной шифровке имперский ЦК, осознавший ошибку с вывозом Надежды Мавченко в Россию, дал понять, что не заинтересован больше в получении никого из «айдаровцев» вообще. Лишний гемор, мол.
А раз Москве Молодченко не нужен, то участь его остаётся в руках МГБ. Потому как даже если прокуратура захочет его себе забрать — что вряд ли, ибо он проходит чисто по госбезопасности, а не по простой уголовке, — то лично он, Митридат, падлу живой не выпустит. И руководство его поймёт, и война спишет.
Нет, Алексей был зол теперь вообще. На врага. К солдатикам из ВСУ он по-прежнему испытывал что-то вроде сочувствия. Как и большинство ополченцев. И без крайней необходимости убивать их не хотел. Ну, кроме разве что артиллеристов, паливших по мирняку из тяжёлых стволов. Но эти для всех бойцов корпуса были кровными врагами.
А вот к нацистским добровольцам злость только усилилась. На их счету появилась ещё одна дорогая ему лично жертва, и это окончательно переводило их для Бурана в разряд только и исключительно целей. Причём не просто целей, а злобных «чужих», которых нужно стрелять немедленно по мере появления. Чтобы они не успели подселиться в людей и размножиться.
Читал не раз, что в войну эсэсовцев в плен не брали, а если те и попадались, то их расстреливали тут же, у дороги, не доводя до лагеря. И правильно делали! А эти, из «Айдара» и прочих, — те же эсэсовцы. Ибо как только сказал: «Нация превыше всего!» — всё, амба, из числа людей ты вышел. И стал тварью инфернальной, сожравшей изнутри человека, который когда-то в этом теле был…
А следователи что ж — следователи были корректны. Двое. Молодые парни. Без предубеждений и даже с некоторой предупредительностью. Видать, знали о нынешних обстоятельствах.
Задавали вопросы. Как познакомились с Бледновым Александром Александровичем? Ещё в Москве. Не лично, конечно: по прессе, читал о нём. Ранее знаком не был, естественно. Лично познакомился
