«Павел был весьма склонен к романтизму и любил все, что имело рыцарский характер, — пишет Н. Саблуков. — …Как доказательство его рыцарских, доходивших даже до крайности воззрений может служить то, что он совершенно серьезно предложил Бонапарту дуэль в Гамбурге с целью положить этим поединком предел разорительным войнам, опустошавшим Европу… Несмотря на всю причудливость и несовременность подобного вызова, большинство монархов, не исключая самого Наполеона, отдали полную справедливость высокогуманным побуждениям, руководящим русским государем, сделавшим столь рыцарское предложение с полною искренностью и чистосердечием».
Умный и проницательный Наполеон Бонапарт назвал его «Российским Дон-Кихотом» — благородным «рыцарем печального образа».
«Рыцарство», «царь-рыцарь» — об этом в ту пору говорили и писали многие, не раз толкуя о причудливом совмещении «рыцаря» и «тирана».
* * *
Он враг Коварства и невежд…
А. Пушкин
Еще в детстве Павел увлекался подвигами храбрых и благородных рыцарей во имя любви, добра и справедливости.
«Читал я его высочеству Вертову историю об ордене мальтийских рыцарей, — пишет в дневнике Порошин 23 февраля 1765 года. — Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флот адмиральский, представлять себя кавалером Мальтийским». Запись Порошина несколько дней спустя: «Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким князем Куракиным».
Любовь к рыцарям и «рыцарству» сохраняется и в зрелые годы. «После женитьбы раза два в неделю происходили турниры с придворными кавалерами в особых костюмах», — пишет Ключевский.
Можно представить, какова была радость Павла, когда исполнилась его детская мечта и он стал гроссмейстером рыцарей Мальтийского ордена! На невских берегах появляются мальтийские кавалеры, мальтийские кресты, орден Иоанна Иерусалимского.
С Англией, захватившей остров Мальта, разрываются дипломатические отношения; это же послужило немаловажной причиной к сближению с Францией — Бонапарт сумел использовать такой случай. 4 января 1797 года император Павел Первый принял под свое покровительство орден мальтийских рыцарей, а 2 ноября 1798 года по их просьбе возложил на себя звание магистра ордена. Благодаря этому Россия твердой ногой становится на Средиземном море, где в это время господствует блистательный российский флот под флагом выдающегося флотоводца адмирала Ушакова.
«Никогда не было при дворе такого великолепия, такой пышности и строгости в обрядах», — свидетельствует И. И. Дмитриев, отмечая приверженность императора к рыцарским атрибутам: этикету, гербам, эмблемам, стилю и вопросам чести. «Рыцарская тема» ярко проявляется и в любимом Михайловском замке, построенном архитектором Бренной по эскизному проекту самого Павла.
Рыцарство Павла — в немалой степени защита от якобинства, реакция самодержавного царя на революционные изменения, происходившие во Франции. Обращение к далекому средневековому прошлому с его репутацией благородства, бескорыстного служения, храбрости — попытка противопоставить «облагороженное неравенство» против «злого равенства». «Царь установил в своем дворце очень строгий этикет, мало сообразный с общепринятыми нравами, малейшее нарушение мельчайшей детали которого вызывало его ярость, и за одно это попадали в якобинцы», — писал Наполеон Бонапарт. «Ужасы революции, вопли эмигрантов о ее подавлении железом и кровью, — пишет Ключевский, — способствовали тому, что Павел во всем видел революционный дух, везде чудились ему якобинцы».
Распекая адмирала Чичагова, сидевшего перед этим в крепости за «якобинство», Павел говорит: «Если Вы якобинец, то представьте себе, что у меня красная шапка, что я главный начальник всех якобинцев и слушайтесь меня».
Основа рыцарства — свободная личность, сохраняющая принципы чести и в отношениях с высшими, с монархами. Павел Петрович был противником всяких монархических церемоний, собраний, благодарственных изъявлений со стороны подданных. Авторитет самодержца часто лишь мешал ему в повседневных делах, где его отличали простота и естественность.
Рыцарство Павла — всевластие и честь! Политическая цель, осознанная еще до воцарения, — максимальная централизация власти как единственный путь к «блаженству всех и каждого». Мечта о «твердой благородной» власти сочетается с осуждением придворной роскоши, безнравственности, лени, пустословия. «Государь приучал к порядку и вельмож, доводит и самых знатнейших господ до тщательного исполнения своих должностей».
Честь — любимая тема бесед, приказов, распоряжений. Для них характерен и особый стиль — краткий, ясный, иногда возвышенный, но всегда с выражением чувства. Суворову: «…не мне тебя, герой, награждать, ты выше мер моих»; «Плюньте на Тугута и Бельгарда и выше. Возвращайтесь домой, Вам все рады будут». Салтыкову, московскому губернатору: «Господин фельдмаршал — делаю Вам последний выговор».
Честь превыше всего, и за ее нарушение виновных ждут самые суровые наказания. Поручик Московского драгунского полка нагрубил сразу нескольким командирам. Аудиториат решил, «лишив чина, выключить из службы». Павел I усиливает наказание: «Сняв чины, посадить в крепость без срока».
Подпоручик Сумароков в споре с командиром обнажил саблю, аудиториат решает «лишить чинов, выключить из службы». Павел добавляет: «послать в Сибирь на житье».
«Городничему, уличенному в клевете на офицера, приказано императором во время развода войск встать на колени перед обиженным и просить прощения».
После утреннего развода войск во дворце собиралось военное общество: «В это время офицеры в самых небольших чинах допускались в комнаты государя. Тут ставилась закуска и водка, но сам Павел никогда ничего не пил, не курил и не терпел спиртного запаха от окружающих». Становится понятной его записка военному губернатору фон Палену: «Офицера сего нашел я в тронной у себя, в шляпе. Судите сами. Павел».
За нарушение правил чести нет пощады никому! Канцлер Ростопчин, заподозренный в неблаговидном поступке, немедленно отстраняется от дел. «Ростопчин Чудовище! Он хочет делать из меня орудие своей личной мести, — негодует Павел. — Ну, так я же постараюсь, чтобы она обрушилась на нем самом».
Напротив, к тем, кто дорожил своей честью и достоинством, кто не лукавил и не боялся чистосердечного признания, император был справедлив и великодушен. «Все знавшие государя еще великим князем уверяли об нем, что он всегда отменно жаловал и любил, если кто ему в чем чистосердечно признавался; напротив того, не мог терпеть лукавства и запирательства. Черту сию характера задействовал он, может быть, от прадеда своего, государя Петра Великого».
Рассказ современника: «Павел замечает пьяного офицера на часах у Адмиралтейства и приказывает его арестовать; тот не дается и напоминает: «Прежде чем арестовать. Вы должны сменить меня». Царь велит наградить офицера следующим чином: «Он пьяный, лучше вас, трезвых, свое дело знает»».
Молодой чиновник Каразин, в будущем известный общественный деятель, пытается бежать за границу. «Когда был пойман, откровенно написал императору, что хотел укрыться от жестокости его правления, и хотя не знает за собой вины, но уже свободный образ мыслей его мог быть преступлением. Павел, не чуждый порывов великодушия, простил Каразина и дозволил ему поступить на службу».
И. И. Дмитриев рассказывает, как по подметному письму он, только что вышедший в отставку полковник Семеновского полка, и штабс-капитан того же полка Лихачев были обвинены в замысле на жизнь императора. Они были арестованы и привезены во дворец. «…Окруженный военным генералитетом и офицерами, — пишет Дмитриев, — государь ожидал нас в той комнате, где отдавались пароль и императорские приказы. При входе нашем в нее он указывает нам место против себя, потом, обратясь к генералитету, объявляет ему, что неизвестный человек оставил у будочника письмо на императорское имя, извещающее, будто полковник Дмитриев и штабс-капитан Лихачев умышляют на жизнь его. «Слушайте», — продолжал он и начал читать письмо, которое лежало у него в шляпе. По прочтении оного государь сказал: «Имя не подписано, но я поручил военному губернатору отыскать доносителя. Между тем, — продолжал он, обратясь к нам, — я отдаю вас ему на руки. Хотя мне и приятно думать, что все это клевета, но со всем тем я не могу оставить такого случая без уважения. Впрочем, — прибавил он, говоря уже на общее лицо, — я сам знаю, что государь такой же человек, как и все, что и он может иметь и слабости и пороки; но я так еще мало царствую, что едва ли мог успеть сделать кому-либо какое зло, хотя бы и хотел того…» Спустя три дня, — продолжает Дмитриев, — император принял нас в прежней комнате и также посреди генералитета и офицерства. Он глядел на нас весело и, дав нам занять место, сказал собранию: «С удовольствием объявляю вам, что г. полковник Дмитриев и штабс-капитан Лихачев нашлись, как я ожидал, совершенно невинными; клевета обнаружена, и виновный предан суду. Подойдите, — продолжал, обратясь к нам, — и поцелуемся». Мы подошли к руке, а он поцеловал нас в щеку… Потом император пригласил нас к обеденному столу и отправился со всею свитою в дворцовую церковь для слушания литургии. Таким образом кончилось сие чрезвычайное для меня происшествие. Скажем несколько слов о последствиях оного: сколько я ни поражен был в ту минуту, когда внезапно увидел себя выставленным на позорище всей столицы, но ни тогда, ни после не восставала во мне мысль к обвинению государя; напротив того, я находил еще в таковом поступке его что-то рыцарское, откровенное и даже некоторое внимание к гражданам. Без сомнения, он хотел показать, что не хочет ни в каком случае действовать, подобно азиатскому деспоту, скрытно и самовластно. Он хотел, чтобы все знали причину, за что взят под стражу сочлен их и равно причину его освобождения…»
