«— Кто бы она ни была, — возразил Дон Кихот, — я поступлю так, как я обязан поступить и как мне велит моя совесть, в полном соответствии с данным мною обетом.
И, обратясь к девице, молвил:
— Великая красота ваша да восстанет, — я согласен оказать просимую вами услугу».
Во время беседы рыцаря с Доротеей «цирюльник все еще стоял на коленях, прилагая огромные усилия к тому, чтобы не прыснуть, и придерживая рукой бороду [фальшивую], которой падение могло бы им всем помешать осуществить благое их начинание». Но начинание это не благое, и смеяться тут не над чем. Мы сразу же видим: перед нами настоящая обиженная девица и настоящий рыцарь.
Фантастические мечты Санчо Пансы о неграх, его фантастических вассалах, не так уж фантастичны. Когда вся компания спускается с гор, Санчо, скорбя о потере серого, идет пешком, «<…> однако на сей раз он к этому отнесся легко, — он утешал себя тем, что его господин уже на пути к тому, чтобы сделаться императором, и вот-вот это сбудется: ведь он, разумеется, был уверен, что Дон Кихот женится на этой принцессе и станет, по меньшей мере, королем Микомиконским. Одно лишь огорчало его — то, что королевство это находится в стране негров и что люди, коих определят к нему в вассалы, будут чернокожие; впрочем, воображение его тут же указало ему недурной выход, и он подумал: "Ну и что ж такого, что вассалами моими будут негры? Погрузить на корабли, привезти в Испанию, продать их тут, получить за них наличными, купить на эти денежки титул или должность — и вся недолга, а там доживай себе беспечально свой век! Будьте спокойны, мы не прозеваем, у нас хватит сметки и смекалки обстряпать это дельце и мигом продать тридцать или там десять тысяч вассалов. Ей-богу, я их живо спущу, всех гуртом или уж как так придется, но только продам-то я черных, а вернутся они ко мне серебряными да золотыми. Нет, я не такой дурак, как вы думаете!" И так все это его занимало и радовало, что он забывал о неудобстве пешего хождения».
В прежние дни множество состояний в Голландии, в Южных Штатах и других местах было сколочено вполне здравомыслящими людьми как раз по рецепту Санчо. Он — дедушка всех магнатов.
ГЛАВА 30
В конце предыдущей главы и в начале настоящей осуществляется композиционное возвращение к давнему происшествию — освобождению Дон Кихотом каторжников, — скрепляющее единство действия. Священник заявляет (ложно), будто освобожденные преступники его ограбили. Сначала Дон Кихот меняется в лице, но потом бросает убедительную и благородную реплику в своем духе: «В обязанности странствующих рыцарей не входит дознаваться, за что таким образом угоняют и так мучают тех оскорбленных, закованных в цепи и утесняемых, которые встречаются им на пути, — за их преступления или же за их благодеяния. Дело странствующих рыцарей помогать обездоленным, принимая в соображение их страдания, а не их мерзости».
Еще один поворот: на первый взгляд представляется не слишком вероятным, чтобы юная Доротея, находясь в столь плачевном положении, участвовала во всеобщей потехе и придумывала о себе фантастические истории. Сочиненная ею историю не столь фантастична, как происшедшая с ней на самом деле.
«— <…> счастье мне наконец улыбнулось, и я разыскала сеньора Дон Кихота, и теперь я уже могу считать себя королевой и правительницей всего моего королевства, ибо он был настолько великодушен и любезен, что обещал оказать мне услугу и отправиться вместе со мной, куда я его поведу, — поведу же я его прямо к Пандафиланду Мрачноокому, дабы он убил его и возвратил мне то, что Пандафиланд столь беззаконно у меня отнял. И все это должно совершиться как по писаному, ибо так предсказал добрый мой отец Тинакрий Мудрый, который к этому еще прибавил и записал не то халдейскими, не то греческими буквами, — я их так и не разобрала, — что если этот предвозвещенный мне рыцарь, обезглавив великана, пожелает вступить со мною в брак, то я немедля и без всяких разговоров должна стать законною его супругой и передать ему власть над моим королевством, а равно и над моею особою.
— Как тебе это нравится, друг Санчо? — обратился тут Дон Кихот к своему оруженосцу. — Видишь, как обстоит дело? А что я тебе говорил? Вот у нас уже и королевство и королева — хоть сейчас бери бразды правления и женись».
Теперь автора волнуют две вещи: 1) отсутствие осла у Санчо Пансы (прежде всего, это совершенно ненужная потеря) и 2) то, что из-за запутанности истории Доротеи и ее участия в заговоре священника автор не может предоставить Дон Кихоту и Санчо Пансе возможность поговорить о Дульсинее — а по логике вещей этот предмет должен более всего занимать воспаленный мозг Дон Кихота (хотя здесь можно возразить, что ему интереснее найти Дульсинею как бесплотное видение в зеркале рыцарства, а не как реальную женщину, которой можно послать письмо). К концу главы серый возвращается к Санчо (благодаря вставному эпизоду во втором издании), а Дон Кихот расспрашивает своего оруженосца о Дульсинее и возложенном на него поручении.
ГЛАВА 31
«— <…> Вот ты пришел, — чем в это время была занята царица красоты? Вернее всего, низала жемчуг или же золотыми нитками вышивала девиз для преданного ей рыцаря?
— Никак нет, — отвечал Санчо, — она просеивала зерно у себя во дворе.
— Так вот знай же, — сказал Дон Кихот, — что зерна, к коим прикасались ее руки, превращались в жемчужины. А ты не обратил внимания, друг мой, какое это было зерно? Верно, самой лучшей пшеницы?
— Ан нет, самой что ни на есть дешевой, — отвечал Санчо.
— Ну так я тебя уверяю, — сказал Дон Кихот, — что из зерна, просеянного ее руками, вне всякого сомнения получается наичистейший белый хлеб. Но продолжай. Когда ты вручил ей мое послание, поцеловала ли она его? Возложила ли себе на главу? Совершила ли приличествующие моему письму церемонии — словом, что она сделала?
— Когда я передавал ей письмо, — отвечал Санчо, — она с увлечением трясла решето, в коем было изрядное количество пшеницы, и сказала мне: "Положи-ка, милый человек, письмо в мешок, — пока всего не просею, я его читать не стану".
— О мудрая сеньора! — воскликнул Дон Кихот. — Уж верно, это она для того, чтобы прочитать на досуге и получить полное удовольствие».
Важное замечание по поводу построения романа: чтобы сохранить цельность романа (который в данный момент грозит развалиться), Сервантес заставляет своих персонажей либо пересказывать прошлые события, либо вновь появляться на страницах романа, если они действовали в предыдущих главах. Так, направляясь к Дульсинее, Санчо минует постоялый двор, где его подбрасывали на одеяле. Так, священник упоминает о каторжниках; так, мальчуган, которого Дон Кихот хотел спасти от рук жестокого селянина, снова обнимает его колени. Продолжение этих эпизодов в главном русле повествования (которое начинается с пузырьков пародии, а затем течет дальше как рассказ о безумных фантазиях трогательного и благородного человека) — продолжение и развитие этих эпизодов придает повествованию некое пространственное единство, которое ассоциируется у нас с формой романа.
ГЛАВА 32
На постоялом дворе, где собралась разношерстная компания, происходит замечательное обсуждение рыцарских романов — это еще одна тема, которую Сервантес с большим искусством выносит на передний план, чтобы продвинуть и сохранить единство построения книги. Интересно процитировать, что думает по этому поводу не слишком счастливая и не слишком красивая девушка, служанка Мариторнес:
«— Совершенная правда, — подтвердила Мариторнес, — и скажу по чести, я тоже страсть люблю послушать романы, уж больно они хороши, особливо когда пишут про какую-нибудь сеньору, как она под апельсиновым деревом обнимается со своим миленьким, а на страже стоит дуэнья, умирает от зависти и ужасно волнуется. Словом, для меня это просто мед. [Обратите внимание на апельсиновые деревья и завистливую дуэнью.]
— А вы что скажете, милая девушка? — спросил священник, обращаясь к хозяйской дочери.
— Сама не знаю, клянусь спасением души, — отвечала она. — Я тоже слушаю чтение и, по правде говоря, хоть и не понимаю, а слушаю с удовольствием. Только нравятся мне не удары — удары нравятся моему отцу, а то, как сетуют рыцари, когда они в разлуке со своими дамами; право, иной раз даже заплачешь от жалости.
— А если бы рыцари плакали из-за вас, вы постарались бы их утешить, милая девушка? — спросила Доротея.
— Не знаю, что бы я сделала, — отвечала девушка, — знаю только, что некоторые дамы до того жестоки, что рыцари называют их тигрицами, львицами и всякой гадостью. Господи Иисусе! И что же это за бесчувственный и бессовестный народ: из-за того, что они нос дерут, честный человек должен умирать или же сходить с ума! Не понимаю, к чему это кривлянье, — коли уж они такие порядочные, так пускай выходят за них замуж: те только того и ждут».
