То, что англичане стали нацией словес, имело также и глубокие политические последствия. Стремление получить Библию на английском языке имело революционное значение. Перевод сделал в 1407 году архиепископ Кентерберийский, и это грозило ему отлучением от церкви, а народные проповедники лолларды Виклифа получили свое название от голландского слова, означающего «бормотать», потому что встречались, чтобы слушать Библию на английском языке, а это было запрещено законом. Так что, когда Уильям Тиндейл и Майлз Кавердейл составили полную английскую Библию, это была победа радикализма над теми, кто был заинтересован в обратном. Сначала это отразилось на положении Церкви: кому нужна иерархия духовенства для толкования Библии, когда ее можно прочесть самому? Но это было еще не все: Библия в конечном счете — Слово Божие, и именно Слово Божие давало власть королю или королеве. Доступность Писания для каждого человека становилась огромным взрывным потенциалом. В 1543 году указание каждому приходу иметь собственную Библию на английском языке и держать ее на всеобщем обозрении было отменено, потому что этим правом злоупотребляло «подлое сословие». Вышло постановление о том, что «ни женщинам, ни ремесленникам, ни подмастерьям, ни поденщикам, ни служилому люду уровня служителя при дворе или ниже, ни землепашцам и батракам не должно читать ни Библию, ни Новый Завет самим или кому-то другому ни тайно, ни открыто». (Эти ограничения были сняты после смерти короля Генриха.)
Высочайше Утвержденная Версия или Библия короля Якова, отзвуки которой Клеменс Дейн усмотрела в письме из Южной Африки, появилась в 1611 году. Над ней трудились в течение трех с половиной лет сорок семь ученых мужей, но в основном она зиждется на трудах Тиндейла. Ее появление немедленно сказалось на демократизации образования, появился целый набор заучиваемых наизусть библейских рассказов и фраз, которые широко использовались в народе. Может, англичане никогда и не были монолитно сплоченной нацией, но теперь у них появилось общее национальное наследие. «Там правит теология», — писал об Англии в 1613 году голландский философ Хуго Гроциус, а XVII век стал расцветом английской проповеди. Однако наиболее важным последствием перевода Библии стало внедрение в сознание англичан веры в права простого человека. Для пуритан Библия была высшим свидетельством относительно всего сущего; им никогда бы и в голову не пришло, что это может быть что-то иное, а не непосредственное Слово Божие. Как выразился священник Томас Уилкокс, «Нет вам дела ни в чем ином, как лишь в том, к чему вам дана прямая власть Словом Божиим». Однако власть Слова простиралась гораздо дальше. Общий язык богослужения давал возможность обращаться непосредственно к Богу, без посредничества пап или епископов, и это предоставляло каждому всевозможные права, о которых никто никогда бы и не задумался.
Упор на значение отдельной личности, скрытый в этом новом завете, является одним из возможных объяснений склонности англичан к утопическому романтизму. Начиная с «диггеров» — демократов-утопистов — XVII века до лейбористской партии века XX, при посредстве Уильяма Блейка, Роберта Оуэна и десятков других пышным цветом расцветает вера в возможность совершенствования человечества. Уязвимость Америки перед каждым проходимцем в потертом костюме и с фальшивой улыбочкой на лице имеет английские корни: в конце концов отцы-основатели совершили попытку основать свою Утопию. Как выяснил историк этих движений, в середине викторианской эпохи только в одном графстве Ланкашир «Манчестер породил экстатические пляски Матушки Энн, основательницы секты трясунов. Аккрингтон надежно хранил метафизику Сведенборга, Эштон предоставил храм для евангелиста Джона Роу. Сэлфорд вместе с Рокдейлом дали новообращенных для коммуны „Манеа Фэн" (поселение «коммунщиков» на востоке Англии). Ну а в Престоне настал черед Хебера Кимболла и его братьев-миссионеров собирать урожай душ и тел для своего нового откровения». (Мистер Кимболл похвалялся, что не умрет до второго пришествия Христа, и предрекал, что лет через десять-пятнадцать море между Ливерпулем и Америкой высохнет. Этого не случилось, но второго пришествия мистера Кимболла ждут до сих пор.) Произошла ли бы английская революция на сто или более лет раньше, чем в большинстве остальных стран Европы, если бы у англичан так твердо не закрепились эти представления о правах личности? В отличие от мирских восстаний XVIII, XIX и XX веков английский бунт не исключил религии, он обратился к ней за поддержкой. Когда Джону Милтону потребовалось обосновать отсечение головы королю, он привел веру в то, что Господь создал человека по образу своему: следовательно, вся власть королей и государей «есть лишь нечто производное, что народ передал и препоручил им в доверительное пользование для Общего блага всех их». Убеждение англичан «я знаю свои права» в значительной степени обязано этому глубокому убеждению в том, что предопределенным свыше является свобода, а не королевская власть. Когда Англия оказалась расколотой Гражданской войной, восставшие отождествляли себя с иудеями, а Кромвель стал фигурой, подобной Иисусу или Моисею. Он не побоялся и сам провести это сравнение: английский народ благословен Господом, заявил он в 1654 году, и «единственное из известных мне во всем мире деяний, сравнимое с тем, что содеял Господь с нами… [это] вызволение народа израильского через пустыню египетскую, где ему посылались многие знамения и чудеса, к месту, где обосновался он». Именно в борьбе Церкви и государства за то, чтобы первыми получить доступ к Библии на своем языке, а потом с помощью Священного Писания установить отношения друг с другом и с властью, мы видим проявление духа английского индивидуализма. Это одна из причин, почему ни одному англичанину или англичанке никогда не нужно было растворять свою личность в государстве. И это одна из причин, почему в стране всегда было так много людей, непохожих на других.
ГЛАВА 7 ЛИШЬ ДОМ РОДНОЙ
Жизнь англичан дома и жизнь в море взаимно
дополняют друг друга: их главные характеристики —
безопасность и монотонность.
Элиас Канетти. Масса и власть
В 1835 году молодой англичанин по имени Александер Кинглейк закончил учебу в Кембридже и, прежде чем начать карьеру юриста, решил проверить себя на зрелость и отправился через сирийскую пустыню верхом на верблюде. Он держал путь в Каир, имея при себе «пару пистолетов и двух слуг-арабов». Через несколько дней пути по пустыне они увидели двигавшихся им навстречу трех других верблюдов. Когда те приблизились, стало видно, что на двух верблюдах едут всадники, а третий увешан поклажей. Потом он разглядел, что один из наездников одет в английский охотничий костюм и выглядит как европеец. Чем меньше становилось расстояние между ними, тем большее волнение охватывало Кинглейка:
