Мария приехала неожиданно, свалилась, как говорят русские, как снег на голову, и завертелось, закружилось все в доме. А хороша-то стала — о, Мадонна! — и что удивительно, похожа стала на покойную мать, но как бы в сильно улучшенном варианте. Темно-русая головка причесана на пробор, ранее острый подбородок приятно закруглился, на щеках ямочки, от отца только смуглость. Рот, может быть, и великоват, но стоит ли так подробно разбираться в деталях, если главным в лице ее было живое, вечно меняющееся выражение любопытства и причастности ко всему, что есть в мире прекрасного.
Ах, папенька, Венеция это чудесно, сказочно, необычайно, но жить она будет здесь. В пансионе все добры, умны, несколько нудноваты, пожалуй, но лучше всего дома. Она умеет вышивать гладью, крестом, бисером, она умеет рисовать и помнит все католические молитвы, она выучила французский и итальянский и, к счастью, не забыла родной — русский язык. Лучшего отца на свете зовут Винченцо Луиджи, и они никогда не расстанутся.
Ювелир только вздыхал от счастья, и нужно ли говорить, что он во всем согласился с дочерью.
18
Луиджи думал два дня, потом направился во флигель для важного разговора. Ему очень хотелось нанести визит втайне от Марии, но не тут-то было.
Тихий дождь шелестел в листьях. Пока Луиджи раздумывал, надеть ли ему плащ или без него добежать до флигеля, на крыльце появилась Мария с большим оранжевым зонтом.
— Я тоже хочу в гости. Меня приглашали ко второму завтраку. И не хмурься. Я все знаю, — говорила она скороговоркой, выталкивая отца на тропинку. — Помоги раскрыть зонт… Вы будете говорить о пропавшем молодом человеке? Я буду сидеть тихо. Обещаю, слово не скажу.
Так и явились вдвоем. Софья пригласила их в гостиную. Расселись. Дамы чопорные, руки сложены на коленях, лица настороженные. Разговор начала Вера Константиновна и повела его не об интересующем всех предмете, а о телятине, которая вдруг подорожала. Луиджи так и лучился взглядом, тема телятины его живо интересовала.
— Что ни говорите, — продолжала хозяйка, — а связано это с правительственным повышением цен на вино и соль. Виданное ли дело — за ведро вина платить по пятьдесят копеек! Да кто ж это может себе позволить? А коли вино дорожает, то все дорожает. Теперь уже не купишь вина к обеду…
— Маменька… — с легкой укоризной произнесла Софья, усмотрев в излишней страстности свекрови что-то неприличное: дамам ли сетовать о вздорожании вин!
Служанка меж тем проворно накрывала на стол. Поговорили о том о сем. Луиджи сообщил о новом природном лекарстве под названием «нефть». Если этой маслянистой жидкостью мазать пораженные места, то весьма помогает для разгибания перстов и сообщает ногам лучшее движение. Ходят слухи, что скоро медицинская коллегия построит целую нефтяную фабрику.
Мария сидела пай-девочкой, не поднимала глаз, а Софья украдкой рассматривала ее французское платье из флера с позументом и каскадом кружев у рукавов.
Говорить о деле начали только тогда, когда откушали по чашке чаю и попробовали пирог — чудо кулинарного искусства. Вера Константиновна не решалась поставить вопрос в лоб, а все кружила вокруг ювелира, постепенно сужая радиус действия. Вы наш защитник, Винченцо Петрович, вы так обходительны с дамами, а особливо с высокими особами, они вам во всем доверяют, да и как не доверять, если вы об их красоте первый радетель.
Луиджи принялся за вторую чашку, разнежился и сказал, что приготовил для великой княгини новый убор. Брильянты в нем скреплены агатами в золотой оправе. Агат, конечно, камень неброский, но по астрологическому календарю является талисманом-хранителем для их высочества Екатерины Алексеевны. После этого он сообщил, что принял отчаянное, несравнимое по смелости решение: коли представится случай шепнуть великой княгине вопрос, простите-де, ваше высочество, не сочтите за дерзость, не ведом ли вам сей юноша — Никита Оленев, то он этот вопрос шепнет. Но это при условии, что Екатерина будет пребывать в добром здравии и хорошем настроении. И разумеется, спросить можно только в том случае, если их высочество будут пребывать в одиночестве, и главное, если работа им придется по вкусу, потому что если ожерелье не понравится, то в голове будет одна мысль, как бы со стыда не сгореть.
Вера Константиновна кивала головой с полным согласием, а Софья нервно теребила бахрому на скатерти, сплетая ее в тугие косички. Как можно так длинно и нудно говорить о великой княгине? Право слово, любой, даже самый милый человек в близости дворца тупеет.
— Простите, Винченцо Петрович, — решилась вступить в разговор Софья, — а если великая княгиня посмотрит на вас эдак, — она приняла гордый и надменный вид, — и скажет: «Нет, не ведом, знать не знаю никакого Никиту Оленева!» Тогда что?
Луиджи размял пастилку языком, хлебнул чаю, вытер губы и пожал плечами.
— Упаду в ноги. Скажу, простите за дерзость, — сказал он с достоинством.
— А чего ты еще хочешь? — Вера Константиновна недовольно посмотрела на невестку.
— Упасть в ноги — это правильно. Но дальше не так… Дальше надо просить великую княгиню о защите. Напомнить, как предан ей сей юноша, сказать, что четыре года он жил лишь мечтой о том, чтобы увидеть ее хоть издали.
Прекрасные глаза ювелира приняли какое-то совершенно новое выражение, они даже стали слегка косить, столь велико было потрясение от бестактной просьбы. За столом все замерли, и в этой тишине особенно выпукло прозвучал вопрос, заданный доселе молчавшей Марией.
— Господин Оленев влюблен в великую княгиню?
— Ну откуда я знаю? — рассердилась Софья, меньше всего ей хотелось обсуждать этот деликатный вопрос с посторонними людьми.
— И она в него влюблена? — продолжала Мария, всматриваясь в Софью с таким пристальным вниманием, словно могла поймать ответ визуально, угадать по выражению глаз.
Только тут Луиджи очнулся от шока.
— М-м-можно ли это? — Он зацепился языком за первую букву и тянул ее за собой, изображая неопределенное мычание. — Да смею ли я касаться столь деликатного предмета? Я только придворный ювелир и не более того. Две встречи в саду с прекрасным, ныне исчезнувшим юношей дают ли мне право столь бесцеремонно вторгаться… рисковать будущим дочери моей… — Тут слова его пресеклись и Луиджи закашлялся, ему не хватило воздуха.
Вера Константиновна погрозила Софье пальцем и с взволнованной заботливостью стала бить гостя по спине, но, вспомнив о присутствии Марии, осторожно убрала руку, сделав вид, что сняла с камзола ювелира невидимую пушинку. Однако Мария не обратила внимания на это фамильярное постукивание. Она сидела нахмурившись, о чем-то мучительно размышляя.
