ничего нет впереди. Я тоже ходячий труп. Предо мною тоже нет другого пути, как только к смерти. Если бы я предложил тебе умереть этой ночью вместе со мной, ты согласилась бы?
Кокаина с минуту молчала. По небу скатилась звезда: Мод повернулась так быстро, как будто до нее кто дотронулся. Глаза Тито блестели, как тогда, когда он опьянел от зелья, предложенного ему впервые в кафе на Монмартре.
— Согласилась ли бы ты умереть?
— Да.
— Со мной?
— Да.
— И даже сейчас?
— И даже сейчас.
— Хорошо, тогда я предложу тебе одну из самых красивых смертей: скоро здесь пройдет западноафриканский поезд, который находится в пути долгие ночи и дни, и идет, как слепой, потому что машинисты засыпают сном непробудным…
— И ты хочешь, чтобы поезд раздавил тебя?
— Да.
— Неужели ты не замечаешь, Тито, что говоришь совершенно несуразные вещи, что что-нибудь подобное возможно только в романах? Ты находишься в возбужденном состоянии.
— Да. Возбуждение и опьянение это не что иное, как рука, которую нам протягивает Судьба, толчок, который мы получаем от нее, когда воля наша ослабевает. Эта африканская ночь, твой голос, твое присутствие и твое разочарование жизнью дают мне силы для того, чтобы умереть. Подумай, как это хорошо умереть здесь, на этих рельсах, положив голову на холодную сталь, и почувствовать в последний раз взаимное влечение наших тел. Последнее объятие наших тел будет самым сильным за всю нашу жизнь. Услышим приближение поезда, увидим его тень и почувствуем себя такими маленькими, как побитая собака; вот, черное чудовище уже над нами, переворачивает нас, мешает в одну массу и навеки соединяет нашу кровь. Подумай только, ни ты, ни я не ждем больше ничего от жизни. Мы устали. Мы все равно, что трупы. Иди, я поцелую тебя в последний раз.
Говоря все это страстным шепотом, Тито обнял Мод обеими руками и заставил ее, обессиленную, сесть на землю и вытянуться. Небо над ними было точно опрокинутая синяя чаша. Кокаина бледная с холодным потом на лбу и широко открытыми глазами, смотрела куда-то вдаль, словно уже видела пред собой призрак приближающейся смерти.
Но это было лицо Тито, который, нагнувшись над ней, безумно целовал ее в губы, шею, глаза. Под собой она ощущала холодные рельсы, которые уходили в бесконечную даль.
— Кокаина! — стонал Тито, не переставая целовать ее щеки и кусать ее губы. — Кокаина, это последние минуты. Скажи мне еще раз, что любишь меня.
— Люблю тебя! — жалобно простонала Мод точно в предсмертной агонии.
— Я хочу тебя! — хрипел Тито, обхватив ее крепко руками, как будто намеревался убить, и зажимая губами ей рот. — Хочу тебя! Хочу быть последним!
— Да, — закричала она. — Бери меня!
Дрожащими руками, Тито сорвал с нее все легкие одежды и, точно безумный, начал целовать и кусать ее всю.
— Бери меня! — простонала она еще раз.
В один миг тела их сплелись воедино. Он вложил весь свой пыл и всю свою страсть, потому что это был последний порыв его жизни.
Вдруг он тихо простонал. Оцепенение миновало, лоб прояснился, взгляд утратил испуганное выражение, мускулы приняли нормальный вид. Освободив ее из своих стальных объятий, он поднялся.
Кокаина продолжала лежать в том же положении. Под этим звездным небом, под покровом лазоревой ночи, обнаженное тело ее нисколько не смущало ее.
Но любовник ее, последний любовник, бросил взгляд по направлению к югу и увидел приближающуюся черную тень.
Тито поднял на руки обнаженную женщину, отнес ее в сторону и положил на траву.
Появился восточноафриканский экспресс, как молния, промчался мимо и исчез во мраке ночи, лишь оставив за собою облако пыли да сноп мерцающих искр.
Не говоря больше ни слова, Тито помог ей одеться, скрепил булавками порванное платье, и они двинулись в сторону города, по направлению к своей гостинице.
На пороге ее комнаты они еще раз поцеловали друг друга.
На другой день, в двенадцать часов, когда Мод находилась на банкете, устроенном в ее честь, Тито садился на пароход, уходивший в Геную.
Стоя на корме парохода, Тито вспоминал минувшую ночь и должен был признать, что безумный порыв жажды смерти был вызван чисто животным чувством. Подумал и о том, что завтра, быть может, она будет принадлежать кому либо другому, и не испытывал никакого страдания при этом.
И все же со сладким замиранием сердца он выдохнул из себя в открытое море дорогое имя: «Кокаина!»
И на этот раз судьба не хотела оказать свое расположение к Тито: море бушевало до самого прихода в Геную, и потому он ни разу не мог выйти из заточения в каюте.
А так как страдающих морскою болезнью лучше всего предоставить самим себе, то и оставим на время Тито в его одиночестве, тем более, что я имею сказать вам нечто весьма важное.
А именно:
Восточноафриканский экспресс, который проходил через Дакар, вовсе не существует. Но в этом вина не моя. Мне было удобнее, чтобы он был.
А так как я начал откровенничать, то признаюсь, что и гостиницы «Наполеон» в Париже тоже не существует. Я мог бы назвать другую гостиницу, но не хочу им делать рекламы, да они в этом и не нуждаются.
Теперь войдем в каюту Тито, который укладывает свои чемоданы, потому что виден уже генуэзский порт.
XIII.
Как Тито и предвидел, через несколько дней после разлуки воспоминания о Мод снова овладели им. От времени до времени он останавливался на улице и украдкой, чтобы никто не видел, вынимал из кармана карточку Кокаины в чем мать родила и любовался ею.
— Ты снова в Турине? — спросил его Ночера.
— Как видишь.
— А что ты будешь здесь делать?
— Умру.
— Разве ты там не мог этого сделать?
— Не мог.
— Ты прав, в Сенегалии слишком жарко. Там легче живется.
Ночера шутил, потому что не верил
