– А если бы Фостер ему об этом сообщил?
– Он не знал. – Аллика прижала ладонь к горлу, принялась растирать его, словно оно болело. – Не понимаю, как он мог узнать. Мне он никогда ничего не говорил, хотя мы с ним общались на празднике – я вам говорила. Я совершила ошибку, но это был всего лишь секс. Только дважды, всего лишь дважды. И для меня, и для Рида это был всего лишь секс. Ничего больше.
– Уильямс говорил вам что-нибудь о Фостере?
– Да мы вообще почти не разговаривали. Это был чисто физический контакт. Без души, без разговоров. Все закончилось, едва начавшись.
– Он был расстроен, когда вы прервали отношения?
– Вовсе нет! Честно говоря, из-за этого я почувствовала себя совсем уж полной дурой. – Аллика расправила плечи. – Если по какой-то причине вы считаете нужным рассказать об этом Оливеру, я хотела бы поговорить с ним первой. Попытаюсь объяснить, прежде чем он услышит об этом от полиции.
– В данный момент у меня нет никаких причин обсуждать это с ним. Если причины появятся, я дам вам знать.
– Спасибо.
Они сумели опросить всех, кто был в школе в день смерти Фостера, но ничего существенного не узнали. Ева повернула машину обратно в центр.
– Как ты думаешь, сколько раз Аллика Страффо делала глупости за время своего брака?
– Думаю, это первый раз. Она показалось мне такой виноватой, такой напуганной… Она так раскаивалась… В общем, вряд ли у нее это вошло в привычку. Хочешь знать мое мнение? Уильямс почувствовал, что она уязвима, и сделал ход. И я не думаю, что Фостер знал.
Ева покосилась на напарницу.
– Почему?
– Потому что… Судя по тому, что мы о нем знаем, он человек бесхитростный и честный. Я просто не вижу, как он мог вести нормальный светский разговор с Алликой на детском утреннике, если бы знал, что у нее были шашни с Уильямсом. А она обязательно догадалась бы, что он знает. Даже если бы он сам ничего об этом не сказал. Мне кажется, повышенная сексуальность обостряет инстинкты. Она была возбуждена, чувствовала себя виноватой. Если бы он знал, она поняла бы, что он знает. Я думаю, она просто совершила опрометчивый поступок.
– Это так ты называешь супружескую измену? – спросила Ева.
Пибоди слегка смутилась.
– Ну ладно, измена есть измена. Это оскорбительно. Она предала и оскорбила своего мужа. И теперь ей придется с этим жить. Но Рорк не собирается предавать и оскорблять тебя подобным образом.
– Речь не обо мне.
– Нет, но мысленно ты сопоставляешь одно с другим. И совершенно напрасно.
Напрасно или нет, она невольно сравнивала и ничего не могла с этим поделать. И ей это не нравилось. Но она продолжала делать свою работу. В лаборатории не нашли ни малейших следов рицина в сухой смеси и в жидком шоколаде, изъятых в квартире Фостера. Таким образом, подтвердилась ее гипотеза: яд был введен на месте.
Ева вернулась к своей хронологической шкале, добавила детали, почерпнутые из утренних опросов. «Входят и выходят, – подумала она. – Люди входят и выходят, бродят, останавливаются, встречаются друг с другом и снова расходятся».
А ей нужна связь с отравой.
Она еще раз оглядела доску, вернулась за стол и села. Закрыла глаза. Потом выпрямилась и перечитала свои отчеты и заметки. Встала, прошлась по кабинету.
Но ее разум просто отказывался сосредоточиться. Чтобы его подстегнуть, Ева открыла заднюю стенку компьютера, сунула руку внутрь… К полости в задней стенке она приклеила скотчем шоколадный батончик.
Его не было на месте.
– Вашу мать… – пробормотала Ева.
Она видела кусочек липкой ленты, приставший к стенке, когда кто-то выдернул батончик из тайника. Злостный похититель сладостей нанес ей новый удар.
Уже не в первый раз она обдумала возможность установить у себя в кабинете «глаза» и «уши». Что-то вроде мышеловки с шоколадной приманкой. Хоп! – и она накроет ублюдка.
Но не так ей хотелось бы победить. Это должна быть битва воли и разума, а не технологии, считала Ева.
Несколько минут она только о том и думала, что ее шоколадную заначку увели у нее из-под носа. Потом вспомнила, что есть дела поважнее, позвонила в кабинет доктора Миры и, пустив в ход шантаж и запугивание, добилась, чтобы строгая секретарша Миры записала ее на прием к психологу.
Она отправила доктору Мире копии своих отчетов, отправила те же отчеты своему начальнику майору Уитни, приложив записку о том, что собирается проконсультироваться с Мирой на предмет составления психологического портрета убийцы.
Ева закрыла глаза, спросила себя, не сварить ли кофе. И заснула.
Она была в комнате мотеля в Далласе. Ледяной холод, мутный красный свет рекламы секс-клуба на другой стороне улицы мигает в окне. В руке у нее нож, все руки в крови. А он лежит – человек, который дал ей жизнь. Который бил, мучил, насиловал ее.
Сделано, сказала она себе. Уже взрослая женщина, а не ребенок, держит в руке нож. Сделано то, что надо было сделать. Взрослая женщина, чья рука до сих пор болит, хотя кость ломали ребенку.
Она слышала запах крови, запах смерти.
Обхватив сломанную руку, она попятилась, потом повернулась. Надо бежать с места преступления.
Дверь спальни была открыта, на постели двигались две обнаженные фигуры. Двигались красиво и плавно. Текуче. А красный свет все мигал, то вспыхивал, освещая их, то гас и опять вспыхивал. У него были темные блестящие волосы, ослепительно яркие глаза. Ей были знакомы овал его лица, разворот плеч, линия спины, игра мышц.
Женщина, которой он овладел, застонала от наслаждения. Ее золотистые волосы блеснули в мутном красном свете.
А боль все разрасталась – она была сильнее, чем когда ей ломали руку, сильнее, чем тогда, когда насиловали. Боль пульсировала в каждой клеточке ее тела, в каждой мышце, в каждой поре.
Мертвый отец Евы тихонько засмеялся у нее за спиной.
– Ты же не думала, что он на самом деле останется с тобой? Взгляни на него, взгляни на нее. Ты даже сравниться с ней не можешь. Все изменяют, малышка.
И опять она превратилась в маленькую девочку. Ей было дурно от боли, ее тошнило, и она ничего не могла поделать. Она была беспомощна.
– Ну давай, чего ты стоишь? Иди, поквитайся с ними. Ты же знаешь, как это делается.
Она опустила взгляд. В руке у нее был нож. Лезвие красное и липкое.
Глава 9
Если бы взгляды могли убивать, секретарша Миры, фанатично радеющая о ее интересах, уже уложила бы Еву насмерть. Но Ева ухитрилась остаться в живых под негодующими буравчиками, вошла в кабинет и увидела Миру за письменным столом.
Как всегда, Мира выглядела спокойной и собранной. Ее собольи волосы отросли и были уложены завитками в задорную прическу. Ева никогда такой раньше не видела. Когда люди меняли свой привычный облик подобным образом, Еву это всегда выбивало из колеи. Она не знала, как к ним обращаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
