— У тебя дело в Редлиф-Хилл? — Она подняла взгляд. — Хотя, наверное, я не должна спрашивать?
— Нет. — Я нарочито медленно потянулся к чашке и не спеша выпил кофе. — То есть — у меня нет здесь никакого дела, и можешь спрашивать. Если не смогу или не захочу, я просто не отвечу. А почему в таком случае я здесь? — Я позволил себе широко и искренне улыбнуться. — Со вчерашнего дня я житель Редлиф-Хилл, открываю здесь агентство.
— Шутишь?!
— Нет, я предложил свою кандидатуру нескольким городам и получил четыре патента на лицензии. Я выбрал этот, потому что здесь горы, а мне всегда хотелось кататься на лыжах чаще, чем раз в неделю.
— Придется тебя разочаровать — трассы здесь не лучшие. Только два года назад местный мэр решил включить нас в каталог общеизвестных курортов, где-то между Аспеном и Денвером. Здесь, скорее, более подходящее место для альпинизма, зимой бывают лавины, и так далее.
Я пренебрежительно пожал плечами:
— Ты понятия не имеешь — но не говори этого никому, — какими на самом деле были прочие кандидатуры! О таких Кевин Гроггс говорил, что самым крупным успехом городского совета было издание восемь лет назад каталога местных ям и луж.
— И ты вчера только приехал, а я тебя стукнула! Неплохой привет.
Она уже полностью пришла в себя.
— Это был первый урок: не бегать по улицам Редлиф-Хилл. Особенно под дождем. А кстати — тут всегда так льет? Энциклопедии об этом молчат.
— Осенью здесь всегда мокро и сыро, но в этом году хуже, чем когда-либо. — Она встала и начала переносить пустую посуду в открытую пасть большой посудомоечной машины. У нее был весьма симпатичный бюст, а когда она нагибалась, открывался прекрасный вид на изящный задик. — Хуже всего, что всё время хлещет и хлещет, — говорила она, не зная, во что я вглядываюсь. — Пусть бы полило неделю и всё, но нет! Когда-то, однако, это должно кончиться, разве что сразу перейдет в снег.
Я встал и начал подавать ей посуду. Мы молча закончили уборку. Когда я взял кружку и жестом спросил, не хочет ли она еще кофе, она отрицательно покачала головой; я налил остатки себе и с нескрываемым удовольствием выпил. Завтрак и кофе разогрели меня так, что мне пришлось сбросить свитер, который упал на спинку кресла, свесив рукава почти до пола; он напоминал худого старичка, пытающегося дотянуться до пола кончиками пальцев. Тихо шумела льющаяся в посудомоечную машину вода, а у нас исчерпался запас тем для разговора. Вэл, похоже, хотелось исчезнуть с моих глаз, у меня же имелось к ней еще несколько вопросов.
— А что ты в последний раз делала для кино?
— В последний… — задумчиво повторила она, — кажется, «Кровавая свадьба». — Я постарался не менять выражения лица, но она, видимо, хорошо знала, как реагируют ее знакомые на подобные названия. — Неплохо звучит, да? — сказала она, имитируя Вутси Лупи из гарлемской комедии положений. — Но еще больше радости я доставила врагам, позволив поместить свою фамилию в титрах фильма «Гуано». Можно смеяться, — закончила она на едином дыхании.
Честно говоря, я не знал, как прокомментировать только что услышанное и не обидеть при этом хозяйку; мне помог телефон. Она с облегчением бросилась к трубке. Я встал и, показав пальцем на потолок, сообщил, что иду к себе в спальню. Она кивнула, уставившись куда-то на другой конец провода.
— Нет, — услышал я. — Ты неправильно понял, это научный труд. Отчет об эксперименте.
Я нашел ванную комнату; на сушилке лежала моя вчерашняя одежда, выстиранная и высушенная, пахучая и мягкая. Бумажник обнаружился в углу полочки под зеркалом. Вполне приличное кожаное творение братьев Фиомингл, тип «Бабочка», его можно было складывать и раскладывать одной рукой, как знаменитый перочинный нож. У того, кто не умеет этого делать, могут потом возникнуть проблемы с тем, как сложить его обратно. Но в этом доме, видимо, или умели, или не дотрагивались до содержимого. Я уже в возрасте четырех лет перестал верить в две вещи: что рядом со мной живут гномы и что на Земле есть люди, которые в состоянии справиться с любопытством при виде чужого бумажника. Проверив, что одежда высохла, я собрал ее и отправился наверх. Меня подмывало снять трубку и послушать разговор, но я убедил себя в том, что риск слишком велик. Я спустился вниз и остановился в дверях кухни, прислонившись к дверному косяку и прислушиваясь.
— …сходит с ума, так как, решив, что именно этот несущий проклятие экземпляр Библии является изложением реальных событий, он должен прийти к выводу… — Собеседник, видимо, прервал ее, так как она замолчала и лишь яростно сопела, не удостоив меня даже взглядом. — Еще раз повторяю: он должен прийти к выводу, что нас ждет Армагеддон. Потому он и сходит с ума, понимаешь? Проклятие висит над ним… — Она снова замолчала, но на этот раз разыграла для меня классическую сценку — подняла лицо к потолку и, вглядываясь в его шершавую поверхность, бессильно покачала головой. Она еще немного послушала, но тот, кто находился на том конце провода, видимо, не собирался умнеть. Сунув трубку под мышку, она прошептала мне: — Неисправимый, тупой, упрямый сукин сын… — Неожиданно она замолчала, словно услышав, как изменился голос в трубке, быстро приложила ее к уху и защебетала: — Ладно, подумаю. Но ты тоже обещай мне, что подумаешь, хорошо? Поверь мне, надвигающаяся угроза отлично подогревает атмосферу, это весьма неплохо для того актера из Англии: он прекрасно всё изобразит, так что у зрителей по спине мурашки побегут. Гаранти… Что? Ага… Ну, как хочешь… Может, и хорошо… Во всяком случае, обещаю подумать. Сколько ты мне даешь вре… Ага, ладно — трое суток без сна, я выдержу, понятное дело. И не такое… Ну, пока!
Она осторожно положила трубку на место, уже погруженная в размышления по поводу изменений в сценарии. Или — разыгрывала для меня сцену под названием: «Размышления над изменениями в сценарии». Неплохая актриса или действительно искренняя женщина? Оторвавшись от своих мыслей, она огляделась по сторонам в поисках чего-либо, чем она могла бы развлечь меня, своего гостя.
— Я нашел свои вещи в ванной, моя благодарность безгранична, — сказал я. — Весь мой багаж остался в Донкее, там, где у меня развалилась коробка передач. Я приехал в Редлиф на попутной машине…
Она кивнула — мол, бывает — и улыбнулась. Улыбка у нее была вполне симпатичная, хотя, если она улыбалась дольше нескольких секунд, у нее начинал подрагивать кончик носа, словно ей приходилось прилагать слишком большие усилия или задействовать не ту группу мышц. Раньше я этого не замечал, и до меня начало доходить, что, возможно, она уже сыта мной по горло. Я встал, собираясь попрощаться, но она остановила меня, сказав:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
