— Не можешь.
Андрей вскинул голову. На голос — резкий и чужой.
Звенислава не сводила с него глаз, сузившихся, длинных, как на египетской фреске. Тяжелый, прям-таки неподъемный взгляд. Ни малейшего сочувствия. Обвинение.
— Что… ты имеешь в виду?
— Ты знаешь. Знаешь, что это действительно правда. Про Влада. Ты уже тогда это знал.
Ее пальцы быстро-быстро — аллегретто — барабанили по краю столика. Андрей накрыл их ладонью. Жест получился топорным, ни капли мужского обаяния. И чужая женщина машинально, без протеста, отняла руку.
— Не говори так, Зво… Звенислава. Что я тогда мог знать? Были каникулы, еще целую неделю, если не больше. Мы с ребятами как раз сидели в общежитии, отмечали начало семестра, когда… сообщили…
— Вы и в тот вечер сидели в общежитии. Накануне. И Влад обо всем вам рассказал— неужели не помнишь? Ему оставалось только проверить свои подозрения, проникнуть через сеть в ту лабораторию… ты знал.
— Подожди. — Он стиснул пальцами виски: сосредоточиться, не упустить… — А ты? Тебя-то с нами не было. Мы ведь… поссорились… именно тогда, помнишь?
Даже не усмехнулась — хохотнула звеняще и зло. И наконец отвернулась в сторону моря. Андрей перевел дыхание, и не попытавшись скрыть облегчения. Но это уже слишком. Ехать сюда, как за спасительной соломинкой, а найти врага. Женщины не прощают: слишком банальная истина, чтобы Алина произнесла ее вслух, но нет сомнения, что она и об этом подумала, предугадала… Черт возьми. Сегодня же вернуться под ее спасительное крыло. Но…
— Да, именно тогда… — Она говорила теперь очень ровно. — Просто мне потом все пересказали в подробностях… один человек.
И тут Андрей неожиданно для себя вспылил. Почти потерял контроль над голосом и эмоциями. Один человек!..
— Этот «один человек», чтоб ты знала, вот-вот женится — на ком бы ты думала?.. на Ниночке Владимировне Николаенко! У вас с Палычем, получается, один и тот же источник информации; забавно. И много он тебе… пересказал?
Звенислава снова смотрела на него. Удивленно и уже мягче:
— Андрей, это было пятнадцать лет назад. Успокойся.
Она, конечно, решила, что он ревнует. Да, смешно: пятнадцать лет. Что ж, было бы неплохо оставить ее при таком мнении, хоть как-то компенсируя и маскируя реальное равнодушие. Он попытался припомнить собственную реакцию — тогда, во втором семестре третьего курса, — на маленькую сенсацию, потрясшую «Миссури»: Звенислава и Жека. Ну, тот мальчик из общаги, футболист, на три года ее моложе… И она! ОНА!!!
Не вспомнил. Скорее всего ему с самого начала было все равно.
И сейчас его волнует совершенно другое. Рейтинг по версии внутренней социологической службы, медленно, но неуклонно скользящий вниз под тяжестью николаенковских разоблачений, пусть пока и бездоказательных. Тщательно скрываемое замешательство Али, которая до сих пор была железно уверена в победе. И вчерашний телефонный звонок некоего Руслана Цыбы — ни малейшей информации, пожелания либо вопроса, вообще никакого содержания разговора! — а потому оставивший жутковатое ощущение безнадежности и гулкой пустоты.
«Он ЗНАЕТ», — говорила Алина.
…И еще это: процент погрешности.
— Помоги мне, — хрипло сказал Андрей. — Звоночек… помоги.
* * *
— И что это тебе даст? — спросила она.
Не отказала. Слава богу, не отказала сразу.
— Тебе поверят. Ты — символ нации. Моральный авторитет. Тебе даже не придется упоминать моего имени: говори только о «Миссури». Об альма-матер, институте, который слишком много тебе дал, чтоб ты могла спокойно выносить грязную кампанию против него. Только возьми верный тон. Чтобы ни малейших… ты сумеешь. Созови пресс-конференцию, я очень тебя прошу. Ради…
Он запнулся. Действительно: ради чего? Их великой любви? Но попытка возродить у этой женщины не то что саму любовь — хотя бы воспоминание о ней — потерпела абсолютный крах. Справедливости? Честных и прозрачных выборов?.. Он не сумел сдержать иронической усмешки; жалкая карикатура на прославленную улыбку Андрея Багалия.
— Ради твоей победы, — сказала Звенислава. — Только давай будем честными, Андрей. ИХ победы.
— Чьей?
Он и вправду не понял. Понял через четверть секунды; но то недоумение, что успело проскочить в его взгляде, было искренним. А ведь если бы не это, вдруг осознал он, она бы сейчас встала и ушла. Навсегда.
— Тебе так легче, — медленно выговорила она. — Верить, что это и в самом деле твоя жизнь, твой успех, твоя победа. Я бы тоже так хотела, но не могу. Я помню… ту ночь, Андрей. ОНИ сделали с тобой что-то страшное. Со мной, наверное, тоже… но по себе никто этого не чувствует. ОНИ хотят, чтобы ты победил на выборах, и вряд ли перед чем-то остановятся. Ты мог бы и не приезжать… Хотя и это, наверное, была ИХ идея.
Резко помотал головой:
— Моя.
Звенислава подалась вперед. Ее глаза расширились — черные, бездонные.
— А тебе не приходило в голову попытаться их переиграть? Пусть на этих выборах победит Николаенко — это же точно не входит в ИХ планы! Ты спровоцируешь ИХ на какой-нибудь ложный шаг, а если и нет, все равно получишь четыре года форы. Возможность провести свое собственное расследование: что представлял… представляет собой проект «Миссури»…
Андрей вздохнул. Почти слово в слово — текст бесчисленных сообщений, которые ежедневно оставлял на автоответчике или присылал по е-мейлу этот сумасшедший, Гэндальф. Правда, тот не стеснялся в выражениях, называя его то марионеткой, то опереточным президентом, — в конце концов Алина стала уничтожать его письма, не читая, и стирать звонки после первого же звука голоса. И еще он все время, совсем уже по-театральному пафосно, взывал к неотмщенной крови Влада… или что-то в этом роде.
Между прочим, достаточно сильный аргумент. И сейчас его можно развернуть в другую сторону. Пока остается надежда, что этой женщине все же не до конца безразлична его жизнь.
— Влад уже пробовал.
Ждал обвинения в трусости. Но Звенислава сказала другое:
— Влад был восемнадцатилетний мальчик. У него ничего не было, кроме светлой головы и компьютера на работе. Кстати…
Она опустила глаза. Проговорила задумчиво, почти про себя:
— ОНИ знали, что он будет там в тот вечер… что попытается… Откуда? Неужели — до такой степени проникновение в мозг? Или проще… намного проще…
Андрей приподнялся. Чужим, надтреснутым голосом подозвал официанта:
— Счет, пожалуйста.
Больше всего на свете ему хотелось, чтобы они разошлись сейчас в разные стороны. Лучше — в противоположные. И никогда больше ее не видеть; разве что по телевизору, который, как известно, можно выключить в любой момент.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
