Он читает:
– «Мэдисон тревожно оглянулась на приятелей в поисках поддержки».
Я действительно крутила головой, пытаясь высмотреть Бабетт, Паттерсона и Арчера. Но они уже залезли в «линкольн».
И да, я знаю, что такое «паника», «учащенное сердцебиение» и «приступ тревожности», но я не уверена, существую ли я вообще, чтобы все это ощущать. Вместо умной тринадцатилетней толстушки я могу оказаться плодом воображения Сатаны. Пятнами чернил на бумаге. Трудно понять, изменилась сейчас моя реальность или только мое восприятие – но все как будто пошатнулось. Все хорошее безнадежно испорчено.
А ведь в своей занудной манере Леонард пытался меня предостеречь. Возможно, что реальность именно такова, какой он мне ее описывал: Демон = Даймон = Муза или Вдохновение = Мой Создатель.
Вчитываясь в страницы своего сценария, Сатана довольно хмыкает:
– Ты моя лучшая героиня. – Он расплывается в улыбке. – Я так горжусь тобой, Мэдисон! У тебя врожденный дар заманивать души на вечные муки! – Он грустнеет. – Ведь меня все ненавидят. Никто мне не доверяет. – Он смотрит на меня чуть ли не с любовью, в его козлиных глазах дрожат слезы. – Вот почему я создал тебя…
XXXVII
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон, и я тебе не Джен Эйр. Я никакая не Кэтрин Эрншо. А ты? Ты уж точно не писатель. Ты мне не хозяин. Ты просто морочишь мне голову. Если бы кто-то и написал про меня, то это были бы Джуди Блум или Барбара Картленд. У меня есть уверенность в себе, решимость и свобода воли. Во всяком случае, я так думаю…
Я все-таки не стала брать своих штурмовиков и монгольские орды на сбор конфет. Уже не знаю, могу ли я им доверять, завоевала ли я их в честной борьбе. Кроме того, в «линкольн» помещается ограниченная компания, и что бы там ни говорила моя мама, иногда свита слишком велика. В последний момент выяснилось, что я не могу взять с собой усики Гитлера, потому что Тиграстик их слопал. Тогда я решила оставить кота в аду, чтобы он случайно не выкашлял фашистский комок шерсти кому-то на порог. Так и вышло, что от двери к двери ходили только мы: Арчер, Эмили, Леонард, Бабетт, Паттерсон и я. Мертвый «Клуб “Завтрак”».
Правда, я все равно надела пояс короля Этельреда Второго, кинжал Влада Третьего и меч, которым Жиль де Рэ убивал детей. Эмили, нарядившаяся в сказочную принцессу, надела бриллиантовый перстень графини Батори.
Леонард договорился выменивать у всех «сахарную кукурузку».
Сначала мы отправились в город, где раньше жил Арчер, где дома выстроились в линии вдоль улиц, заполненных живыми детьми. Хотя, возможно, некоторые были мертвыми и, как мы, вернулись, чтобы пару часов поностальгировать. Клянусь, на долю секунды мне показалось, что я вижу Джонбенет Рэмси в чечеточных туфельках с блестками; она помахала нам рукой.
Когда толчешься в этой стае юных мародеров и костюмированных хулиганов, как-то не по себе становится от того, что я знаю: часть из них погибнет нетрезвыми за рулем. Маленькие чирлидерши и ангелы заболеют булимией и умрут от голода. Гейши и бабочки выйдут за мужей-алкоголиков, которые забьют их до смерти. Вампиры и матросы просунут шею в петлю, будут заколоты самодельными кинжалами в тюремных бунтах или отравлены медузами во время чудесного отпуска на Большом Барьерном рифе. А везучим супергероям, вурдалакам и ковбоям старость принесет диабет, инфаркты и слабоумие.
На веранде одного кирпичного дома дверь открывает мужчина, и мы хором кричим:
– Конфеты или смерть! – Прямо ему в лицо.
Раздавая нам шоколадные батончики, он восхищается волшебным костюмом Эмили, нарядом Марии Антуанетты на Бабетт, Паттерсоном в роли греческого пехотинца. Когда его глаза останавливаются на мне, мужчина осматривает полосу кондомов «Хелло Китти», обернутых вокруг шеи. Кладя батончик в мою измазанную кровью руку, он говорит:
– Стой, сам догадаюсь… Ты оделась под ту девочку, ну, ту дочку кинозвезды, которую задушил брат-психопат, да?
Рядом со мной стоит Горан в водолазке и берете; он курит пустую трубку. Даже за тяжелыми очками в роговой оправе его черные глаза выглядят обиженно.
Возможно, что Сатана описал этот момент. Или все происходит на самом деле.
– Нет, сэр, – говорю я мужчине. – Я как раз-таки Симона де Бовуар. – Жестом указывая на Горана, я добавляю: – А это, конечно, знаменитый месье Жан-Поль Сартр.
Все равно я в растерянности: я проявила сообразительность и сочувствие – или просто прочитала диалог, в котором дьявол заставил меня умничать?
Мы возвращаемся на улицу. Внезапно Арчер отстает от всех, и я бегу за ним, чтобы вернуть его в общую компанию. Схватившись за черный кожаный рукав, я тяну его за собой, но Арчер продолжает двигаться в противоположном направлении, явно с какой-то целью, уходя от остальных все дальше и дальше. От нашего «Клуба “Завтрак”». Я молча иду за ним; фонарей становится меньше, а потом они вовсе пропадают. Асфальтовый тротуар кончается, потом кончаются дома, и вот мы уже бредем по гравийной обочине пустой темной дороги.
Арчер смотрит на меня и спрашивает:
– Мэдди, ты как?
Он действительно беспокоится или играет роль? Сатана описал нашу прогулку? Я не знаю, поэтому не отвечаю.
Сбоку из теней вырастает чугунная калитка, и Арчер сворачивает в нее. За чугунным забором нас сразу окружают могильные камни. Мы идем по подстриженной траве, слушаем чириканье сверчков. Даже в почти кромешной темноте Арчер ступает уверенно. Я успеваю за ним только потому, что сжимаю рукав его кожаной куртки, и то спотыкаюсь о могильные таблички.
Я сшибаю букеты срезанных цветов, промачиваю свои туфли на высоких каблуках.
Арчер резко останавливается, и я запутываюсь у него в ногах. Не говоря ни слова, он смотрит на могилу, где на камне вырезан спящий ягненок и выгравированы две даты, всего на год отстающие друг от друга.
– Моя сестра, – говорит Арчер. – Наверное, она попала на небо, потому что я никогда ее не видел.
Рядом с этой могилой второй камень с именем «Арчибальд Мерлин Арчер».
– Я, – говорит Арчер и стукает по камню носком ботинка.
Мы стоим молча. Над нами нависла тусклая луна, вокруг во все стороны тянутся бесчисленные надгробия. Залитая лунным светом трава покрывает землю. Не зная, как себя вести, я всматриваюсь в лицо Арчера в поисках подсказок. Лунный свет мерцает синим в его ирокезе, сияет серебром на булавке. Наконец я говорю:
– Так тебя звали Арчи Арчер?
– Еще раз спросишь, дам в глаз.
В ночь после того, как похоронили его сестричку, рассказывает Арчер, он вернулся на могилу. Собиралась гроза, на небе копились тучи. Арчер побежал в магазин и украл бутылку гербицида – такого аэрозоля, которым убивают сорняки и траву. Он опрыскивал свои мотоциклетные ботинки, пока кожа не промокла насквозь, а потом пошел к свеженасыпанной могиле. А там, чавкая и брызгая ядом при каждом шаге, Арчер исполнил примитивный танец, танец дождя в последний час перед грозой. Он выделывал пируэты и скакал. Хлопал полами кожаной куртки, ругался, задирал голову и закатывал глаза. Топая ядовитыми подошвами, Арчер матерился и орал под растущим натиском ветра. Гроза усиливалась, а он все скакал, резвился и прыгал. Он рычал и выл. Когда его лица коснулись первые капли, воздух потрескивал от статического электричества. Его синие волосы стояли дыбом, а булавка в щеке искрила и вибрировала.
И тут с неба, говорит Арчер, зигзагом спустился белый палец света, и все его тело зажарилось на огромной булавке.
– Прямо здесь, – говорит он, встав рядом с могилой сестры, на то место, где закопали его самого. Он ухмыляется: – Приход знатный!
На этом участке стриженой травы больше дюжины могил в каждую сторону, на этой аллее еще витает дух танца Арчера. Новое поколение травы, зеленое и мягкое, как первые травинки, выросшие на поле боя, очерчивает каждый ядовитый след, оставленный Арчером до удара молнии. Везде, где он топнул своими ядовитыми ботинками, говорит он, трава умерла, и только теперь выросла снова, чтобы стереть его ночную хореографию.
Всего пару дней спустя после того, как Арчер превратился в гигантский богохульный шашлык на собственном раскалившемся докрасна пирсинге, его последние слова выступили ядовитыми желтыми буквами, четко видимыми на ухоженном зеленом фоне. Гробовщики, которые несли его гроб к могиле, прошли по его последним па, по мертвенно-желтым буквам, слишком большим, чтобы их мог прочитать кто-то, кроме божества. Это были два слова: «Я ЕБАЛ».
– Двое детей за неделю… – вздыхает Арчер. – Бедная мама!
Наступает тишина. И тут я ловлю в ночном ветерке свое имя, слабое, как далекий запах свечей, поджаривающих внутренности тыкв. Где-то за горизонтом меня зовет хор трех тихих голосов. В далекой темноте три разных голоса повторяют:
– Мэдисон Спенсер… Мэдди Спенсер… Мэдисон Дезерт Флауэр Роза Паркс Койот Трикстер Спенсер…
Эта песня сирен зачаровывает, захватывает, манит меня в неизвестное, и я, спотыкаясь, иду на поиски. Я пробираюсь между надгробиями, загипнотизированная. И ужасно злая.
