Четырехпалая рука великана нажала несколько раз на курок, и рядом с головой майора упал кусок арматуры с обломком кисти, затем на грудь человека посыпались горячие обломки. Нижняя часть Кэтрин так и продолжала стоять на широко расставленных ногах, а вот выше пояса у девушки уже ничего не было, кроме оплавленного обрубка позвоночника. Финерянский солдат развернул оружие на тридцать градусов и выстрелил трижды в угол сарая, где Карл все еще удерживал Кастора. Шумы затихли, внезапно запахло раскаленным металлом, паленой киборг — тканью и еле тлеющей, сырой древесиной.
— Ну что там? Помощь нужна? — послышался откуда-то снаружи грубый бас второго солдата, видимо, малорикианца.
— Ага, осколки подобрать, — хмыкнул солдат и, закинув оружие на плечо, пошел на встречу своему товарищу. — Людишки опять куколок прислали. Мы свое дело сделали, а ошметки пускай мусорщики подбирают или ищейки из «Дурбон — Дая», если им заняться больше нечем.
Солдаты ушли, вскоре затихли сирены, и рыночная площадь стала постепенно заполняться мирными звуками: неспешные шаги, шумы собираемых товаров и осколков стекла, гомон голосов и, конечно же, недовольное ворчание торговцев, пытавшихся сообща определить крайнего, кто им должен был оплатить все убытки. Виновными, как всегда, оказались городские власти, но почему-то именно к ним с рекламациями никто обращаться и не хотел.
Майору Лачеку пришлось в тот вечер выслушать много жалоб и стонов. Он пролежал в зловонном сарая около трех часов, а когда выбрался и закоулками добрался до космопорта, то еще долго не мог избавиться от страшной головной боли, вызванной едкими запахами окислившихся и оплавившихся химических суррогатов.
Майор провел в полете более пяти часов. Скоро лайнер уже должен был прибыть на орбитальную станцию, а бутылка коньяка была выпита всего на одну треть. Напиться не удалось, в одурманенной быстрой сменой событий голове гнездились стайки воспоминаний и мешали отдаться упоительному процессу безудержного поглощения упоительного алкоголя. Любимый сорт сигарет так же не лез в рот, несмотря на то что майор прекрасно отдавал себе отчет, вновь закурить хоть какой-то табак ему придется еще очень не скоро. Там, куда он летел, не было этой вредной привычки, там вообще ничего не было, кроме грязи, вечных дождей, убогих халуп и серого, затянутого грозовыми тучами неба над головой; неба, в котором нельзя было узреть даже тени надежды на скорое возвращение.
Скорее из принципа, нежели ради удовлетворения желаний, Палион залпом опрокинул в рот налитую до краев рюмку коньяка и всунул в мягкую, податливую щель между губами фильтр сигареты. Глаза его закрылись при первой же затяжке, он снова мысленно погрузился в тот нереальный, произошедший как будто не с ним кошмар, который начался сразу по его возвращении с проваленного задания.
Ванфер встретил его, как обычно, угрюмым пейзажем заводских корпусов и протяжным гудением выбрасывающих в серое небо облака газообразных отходов труб. Посадка и стыковка корабля прошли нормально, а вот потом начались очень смешные странности. Пилоты, а эвакуационными кораблями управляли исключительно люди, неожиданно изменились в лице и суетливо забегали, стараясь не шуметь и не раздражать своими перемещениями единственного и хорошо знакомого им пассажира. Потом «крылатая братия» внезапно пропала, видимо, по рассеянности заперев Лачека в корабле и по чистой случайности заблокировав двигатели. Сколько не кричал Палион в переговорное устройство, сколько не стучал кулаком в толстый борт корабля, а ответом ему были лишь гробовое молчание снаружи да громкий треск совершенно пустого эфира. Потом люк открылся, возле трапа майора ожидал вооруженный и, пожалуй, чересчур многочисленный конвой.
Свежевыбритый капитан в отутюженной форме зачитал неприятный приказ, обвинявший командира отряда РДЦЛ16 почти во всех смертных грехах, включая измену присяге, убийство и умышленный саботаж стратегически важных научных программ Галактического Союза. Палион не пытался понять и вникнуть в смысл запутанных, обтекаемых формулировок, не старался запомнить весь перечень оглашаемых статей, пунктов и подпунктов, он просто стоял, молча смотрел, как попеременно двигались лоснящиеся щеки холеного капитана, и мысленно представлял, как медленно, с оттягом режет ножом жирное горло штабиста.
Мысленная маньяко — терапия, как всегда, помогла офицеру удержаться от необдуманных, импульсивных действий. Лачек стоически дослушал приговор до конца, сдал оружие и добровольно вытянул вперед руки, на кистях которых солдаты поспешно захлопнули тугие наручники.
Произошедшее не было для майора полнейшей неожиданностью. Еще во время полета он просчитал вероятность своего ареста. Она оказалась довольно высокой, около сорока пяти процентов. Но сейчас офицер был поражен наигранной помпезностью происходящего. Тот, кто устроил эту «торжественную» встречу, явно переборщил с театральными эффектами. Усиленный конвой, наручники, бронированный транспорт для поездки на сверхдальнее расстояние в сто пятьдесят метров и прочие атрибуты процедуры задержания опасного преступника были совершенно излишними, и поэтому казались гротескно — смешными. Арестанту хотелось во все горло крикнуть: «Дурачье, да чего вы стараетесь?! Я не собираюсь бежать!», но боязнь, что в его пересохший рот засунут еще и грязный кляп, заставила Лачека удержаться от публичной декларации своих миролюбивых намерений.
Всего полчаса ходьбы по кабинетам, и вместо погон с орденами остался дырявый мундир. Теперь уже арестант был полноценным никем: не офицером, не орденоносцем, не героем — образцом для подражания. Оставалось лишь узнать, на сколько пожизненных сроков его сошлют по совокупности многочисленных статей да параграфов и не окажет ли ему командование в свете прежних заслуг одолжение, милостиво позволив засунуть в рот дуло табельного оружия и самому, без посторонней помощи нажать на курок. В действительности, его умерщвление было выгодно всем: он бы не гнил на каторге в каком-нибудь засекреченном подземном комплексе, а высокие чины спали бы спокойно, на сто процентов уверенные, что тайны некоторых сомнительных операций окончательно похоронены в могильнике казенного архива.
Первый проблеск надежды сверкнул, когда солдаты повели его к кабинету генерала, а не в штрафной изолятор, где он должен был протомиться несколько дней перед пересылкой. Видимо, шефу разведки лично захотелось прочесть проповедь «падшему ангелу» и усугубить заочно вынесенный приговор длинной обличительной речью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
