13
Темный горячий туман висел над огромной бугорчатой поляной. Голосил ветер, как на кладбище, – ему раздолье. Кое-где из-под снега чернели развалины, дотлевали балки. На этом месте стоял город Минск, блестели кровли теремов, жарко пылал огонь в кузницах, девушки пели песни. Теперь по ночам тут страшно ухает и хохочет филин, словно высмеивая людскую глупость. Загораются угольки волчьих глаз.
Один снежный бугорок зашевелился. Сытый ворон, лениво взмахивая крыльями, отлетел в сторону. Из-под снега показалась рука человека. Медленно, отряхивая снег, человек встал на четвереньки. Огляделся по сторонам. Белая муть. Холмы. В глазах человека – безумие. Из потрескавшихся губ вырвался хриплый крик:
– Люди-и-и!
Из лесу появились какие-то причудливые тени. Они двигались боязливо, останавливались, прислушивались. Многократное эхо повторяло одинокий крик.
Люди вышли на поляну. Их шестеро. Одежда висит клочьями, в прорехах видно окровавленное тело. Они идут к тому, кто кричал.
Прошло немного времени, и на поляне запылал костер. Завидя пламя, из лесу подошли новые беглецы. Отогревшись, они начали раскапывать снежные холмы, доставать балки, щепки, подбрасывать в костер. Кто-то обнаружил трупы родных… Люди старались не смотреть на плачущего. Каждый потерял близких. Их трупы – рядом, под снегом. Только копни.
Копать нужно. Нужно доставать все, что может пригодиться для постройки жилищ.
А вот люди наткнулись на раненого киевского воина. Рядом с ним лежали два мертвых минчанина. Раненый застонал и распрямил согнутую ногу. К нему бросились погорельцы с искаженными лицами:
– Ворог! Убить!
Им преградил путь длиннобородый старик:
– Погодите!
Старика поддержало еще несколько человек. Провожаемые недовольными взглядами, они подняли раненого и перенесли под дерево.
– Кто будешь?
– Дубонос я, градодел, – прошептал раненый.
Старик громко сказал:
– Не боярин он. Градник. Пособит нам город подымать. – Он обвел взглядом земляков и укоризненно добавил:– А вы убить хотели. Убить легко, да душе каково? Пускай градник живет с нами.
Все сильнее задувал ветер. Казалось, колючие снежинки не падают на землю, а носятся в воздухе.
Старик задумчиво проговорил:
– Земля наша… Кому ее хитить, а нам – подымать…
Минуло несколько дней, и удивленный ворон услышал, как на мертвом поле застучали молотки. Недовольно каркнув, он улетел прочь.
Откопаны и очищены колодцы. Поднимаются крыши землянок. Хлопочет киевский градодел Дубонос. На него все еще косятся, но общая работа сближает всех. И вот – за две недели сложена часть городской стены. Через полтора месяца возвышается небольшой детинец. Но кто украсит дома нового Минска? Кто вырежет из дерева петуха или медведя? Где они – минские древосечцы, известные своим умением на весь свет? Где богатырь Величко? Все помнят, как низко кланялись ему немецкие послы, приглашая в свою землю отделывать суровые храмы. А где умелец Дятел? За петухов, вырезанных им из дуба, варяжские купцы давали неслыханную плату. И Величко, и Дятел, и десятки других умельцев лежат под снегом. Их руки никогда уже не возьмут струга.
Новоселы стоят молча. Снежинки тают на строгих лицах.
И тогда к старшему из новоселов подходит тоненький, бледный, как свечечка, большеглазый мальчик.
– Я вырежу кочета.
Люди с сомнением смотрят на него. Но пусть попробует. Все-таки этот малец – младший сын Дятла.
Мальчик принимается за работу. За ним некоторое время наблюдают, потом расходятся, чтоб не мешать. Тонко поет дерево под пальцами. Оно бывает неподатливым, а бывает мягким как воск – смотря кто к нему притрагивается. Мальчик всматривается в наслоения, постукивая, прислушивается. Отец говорил:"Каждое дерево имеет свой голос и свою душу. Узнаешь ее – и дерево покорится тебе". Отец все знал…
Мальчик закусывает губу и опять строгает. Он вспоминает отцовские руки, шероховатые, с набухшими жилами. Эти руки мертвы. А вещи, сделанные ими, живы и служат людям в разных землях – и в полоцкой Софии, и в варяжских городах… Он не посрамит отцова имени.
И когда взошло солнце, люди увидели на крыше детинца деревянного петуха. Он был похож на птиц, которых делал старый Дятел, только у этого кочета клюв был длиннее и острее и крылья распростерты в воздухе.
Новоселы глядели на петуха, и хмурые лица прояснялись. На Руси издавна любили эту голосистую птицу. Ведь она возвещала людям о восходе солнца.
Глава XIII
ПОЕДИНОК
1
Верникрай метался на постели под кожухом, и пустые рукава взмахивали в воздухе, словно пытались за что-то ухватиться. Рядом на обрубке колоды сидел Славята и наблюдал за больным. Он дружил с новгородцем и теперь делал все, чтобы спасти ему жизнь.
Здоровье Верникрая все ухудшалось. Рана на голове не заживала. Правый глаз не видел. Большую часть времени раненый был в беспамятстве, выкрикивал проклятия, бессвязные слова. Его лицо, когда-то бело-розовое, ставшее при ранении бело-желтым, приняло синеватую окраску. Синевы становилось все больше, она уже затрагивала и губы.
Жена Славяты решила, что раненый умирает, поспешно накинула платок и выбежала из дому. Она собралась звать священника, чтобы причастил умирающего. Женщина очень боялась, что Верникрай умрет без отпущения грехов. Но ей неожиданно повезло. Неподалеку от Оружейного конца, на большой дороге, ведущей из града, она заметила возок, запряженный двумя лошадьми. Возком правил какой-то челядин, а на подушках сидел монах.
Увидев женщину, черноризец благословил ее, и она решилась высказать свою просьбу. Пошла рядом с возком, плача, рассказала о беде.
Монах приказал челядину остановить возок, кряхтя, слез и пошел вслед за женщиной. Он был еще не очень старый, но иссушенный, какой-то бесплотный, с большими ясными глазами.
Скрипнула дверь, и Славята увидел перед собой монаха. Он его сразу узнал, хотя видел всего один раз. Да это же сам игумен Феодосий! Староста поклонился. Игумен подошел к больному. Тот открыл здоровый глаз, в его лице игумену почудилось что-то знакомое. Неужто это тот дерзкий возница, который когда-то его отвозил из княжьего теремного дворца к печерам и заставил трястись верхом на коне? Он тогда сказал:"Черноризче, ты вечно нероба…"
И Верникрай узнал Феодосия. Он испугался, слабо шевельнул бескровными губами:
– И ты пришел? Выходит, бойся не бойся, а смерть за порогом…
Феодосий притронулся рукой ко лбу раненого. Игумен почувствовал под пальцами неестественную мягкость и рыхлость кожи. Вмятины долго оставались, словно бы ткнул в подушку. Феодосий подумал:жизнь его уже ничем нельзя спасти – и молвил:
– Умирает раб Божий. Не долго ему осталось мучиться. Время о душе позаботиться.
Тут дверь опять заскрипела, и в доме появился еще один человек, очень похожий на Феодосия – такой же иссушенный, слабый телом и с такими же блестящими умными глазами. Только лицо его было смуглым, а не бледным, как у игумена. Увидев Феодосия, он отступил к двери, но помедлил, набрался решимости и подошел к раненому.
Когда-то Верникрай оказал лекарю Маку услугу – помог принести из лесу набитый травой и кореньями мешок. Мак дал ему за это две ногаты. С той поры новгородец не раз помогал лекарю за небольшую плату. И вот, услышав о ранении Верникрая, Мак поспешил к нему.
Лекарь взял больного за руку. Пульс был неровный, прерывистый. Опытный глаз сразу же отметил угрожающую окраску раны. Но Мак надеялся на крепкий организм древосечца. Он обернулся к Славяте и сказал:
– Излечу его.
Жена кожемяки шагнула к лекарю, чтобы оттолкнуть пособника дьявола от больного. Славята схватил ее за плечо и остановил.
Феодосий указал пальцем на больного и, глядя на Мака, раздельно повторил:
– Господь призывает грешника! Не о животе его, но о душе думать надобно.
Эти слова поколебали решимость лекаря. Нельзя упорствовать. Но воспоминание о вынужденной присяге и перемене имени до сих пор жгло сердце Мака.
– Новгородец пострадал в бою за дело, которое ты назвал святым и богоугодным. Господь не должен бросать его в беде, – возразил он Феодосию.
Игумен строго взглянул на Славяту, потом на его жену.
Он ожидал, что они прогонят лекаря.
Славята подошел к Маку и сказал:
– Лечи! Бог души не вынет – сама душа не выйдет.
"Если пособник дьявола излечит Верникрая, – думал он, – то в этом не будет ничего дурного. Ведь дьяволом монахи называют и Перуна".
2
Мак хлопотал целый день у постели Верникрая. Он выстукивал и выслушивал новгородца, прощупывал рану, следуя учению князя врачей:"Тебе должно знать, что каждый отдельный человек обладает особой натурой, присущей ему лично. Редко бывает или совсем невозможно, чтобы кто-нибудь имел одинаковую с ним натуру". "Узнай больного – узнаешь и болезнь", говорил отец.
