Речь идет о трех исторических хрониках. Мы начнем с той из них, которая носит довольно обычное для средневековой арабоязычной литературы пространное название: «История искателя сообщений о странах, армиях и знатнейших людях» (и раньше и впредь мы обозначаем ее сокращенно, просто как «Историю искателя»). Формально она была завершена в 1665г., но на самом деле писалась на протяжении многих десятков лет. Действительно, первые ее разделы создавались еще в первой четверти XVI в. И авторами хроники фактически были несколько человек.
Первого из них звали Махмуд Кати.. Этот первый известный нам западноафриканский историк принадлежал к народу сонинке и родился в знатной семье в 1468 г. Знатное происхождение открывало перед молодым человеком широкие возможности. Он получил превосходное по тому времени и по тем условиям образование и еще очень молодым вошел в состав ближайшего окружения основателя новой сонгайской династии — аскии ал-Хадж Мухаммеда I — и сохранил это положение при его ближайших преемниках, а потому знал очень многое. Жизнеописание своего покровителя аскии ал-Хадж Мухаммеда Махмуд Кати начал создавать в 1519 г., дополняя его в последующие годы. Собственно, только этот раздел памятника он, по-видимому, и успел написать. А уж заканчивал рукопись, используя заметки и Махмуда Кати, и еще двух поколений факихов — мусульманских богословов и правоведов — из семейства Кати и связанного с ним родственными узами семейства Гомбеле, представитель уже четвертого поколения: Ибн ал-Мухтар Гомбеле.
Раньше распространено было представление, будто Махмуд Кати прожил очень долгую жизнь, умерев в 1593 г. в возрасте 125 лет. Более внимательное изучение памятника позволило в конце концов установить, что в этом году ушел из жизни член следующего поколения семейства, называемый в тексте хроники альфой (альфа — суданская форма передачи все того же арабского слова факих) Кати. Его социальное положение не уступало положению Кати-старшего: точно так же он был в числе ближайших советников сонгай-ских государей, и именно перед его глазами прошла история высочайшего взлета сонгайского могущества и его головокружительного краха в начале 90-х годов XVI в.
«История искателя» содержит богатый материал о подлинных творцах истории — земледельцах, ремесленниках, зависимых людях разных категорий. В этом смысле она представляет источник поистине бесценный. Но, к сожалению, как раз здесь же находится и уязвимое место памятника.
Историческое знание всегда служило оружием в политической борьбе, как служит оно и сейчас. Западный Судан не был в этом отношении чем-то исключительным. В первой четверти прошлого века фульбский правитель Масины Амаду Лоббо (Секу Амаду) повелел изъять из обращения все известные к тому времени рукописи «Истории искателя» и внести в них дополнения, долженствовавшие подтвердить законность его, Секу Амаду, претензий на власть и авторитет. Те же списки, в которые такие дополнения не были внесены, подлежали уничтожению. Конечно, сугубо политические вставки, так сказать, памфлетно-пророческого свойства, легко выделяются из текста. Но беда в том, что в числе вставок оказалось и подавляющее большинство сообщений о зависимых людях. Не исключено, что Секу Амаду помимо политических целей преследовал еще и экономические — закрепить за властью право на эксплуатацию таких людей. На этом основании некоторые исследователи стали склоняться к тому, чтобы полностью отвергнуть достоверность всех таких сведений, содержащихся в «Истории искателя».
И все же столь критичная позиция, пожалуй, чрезмерна. Формы зависимости и ее закрепления, формы эксплуатации зависимых складывались веками, особенно если учесть вообще замедленный темп развития западносуданских обществ в сравнении со многими другими регионами. Поэтому даже вписанные в текст хроники заново сообщения об этом отражали определенную историческую реальность, во всяком случае, идеологическое осмысление этой реальности. Поэтому мы не слишком погрешим против истины, именно таким образом и воспринимая, и используя соответствующие части текста хроники.
Вторая хроника, носящая очень краткое и простое название «История Судана», не ставит перед исследователем таких препятствий. Хотя название ее само по себе интересно: оно свидетельствует о том, что арабское слово ас-судан, т.е. «черные; чернокожие», превратилось в глазах арабоязычного автора уже в топоним. Создатель этого труда, доведенного до 1656 г., жил и действовал уже в совсем иной исторической обстановке, чем первые два поколения авторов «Истории искателя».
Звали его Абдаррахман ас-Сади, и родился он уже после покорения Западного Судана марокканцами — в 1596 г. в Том-букту. На его личной судьбе смена правителей Судана не слишком отразилась. Он был родом из знатной фульбской или мандингской семьи (а мать его, как он сам пишет, была из народа хауса). Еще в сравнительно молодом возрасте — в 1627 г., когда ему был 31 год, — происхождение и образование сделали его имамом мечети Санкорей в Томбукту, и это положение он занимал до 1637 г. Но уже с 1629 г. Абдаррахман начал выполнять деликатные дипломатические поручения марокканской администрации к фульбским князьям области Масина, а позднее сделался фактически начальником канцелярии пашей Томбукту. На этой высокой должности ас-Сади, по-видимому, оставался до конца своих дней.
Конечно, должностное положение ас-Сади отразилось на содержании его труда. Если для авторов из семейства Кати— Гомбеле, тесно связанных с сонгайскими царями, после разгрома Сонгай марокканцами история, выражаясь словами Салтыкова-Щедрина, прекратила течение свое, то книга ас-Сади, наверное, в немалой степени и задумана-то была благодаря тем возможностям, которые автору исторического сочинения предоставляло место активного участника запад-носуданской «большой политики» во второй четверти XVII в. Именно политической стороной событий Абдаррахман интересовался в первую очередь, здесь он широко пользовался и собственными наблюдениями, и какими-то не дошедшими до нашего времени документами.
И все же благополучная личная судьба, высокое служебное положение при марокканцах не вытравили из души Абдаррахмана ас-Сади патриотических чувств. Весь текст хроники пронизан гордостью за славное прошлое народов Судана, включая и такой этап этого прошлого, как великая Сонгайская держава с крупнейшими ее государями. Но характерно и то, что, говоря о сонгаях, хронист предпочитает держаться главным образом политической стороны событий. Зато исключительное внимание уделяет он знамени¬тым мусульманским ученым своего родного Томбукту и Дженне, с которым его тоже многое связывало. Именно ас-Сади позволяет нам увидеть и понять тот относительный расцвет культуры, о котором шла речь выше. И именно эта сторона труда ас-Сади дала возможность первому европейскому издателю его текста заявить (заметьте, что сказано это было в 1900 г., в пору самого расцвета теорий о «неисто¬рическом» характере народов Африканского континента): «Этот народ, которому пытались отказать во всякой инициативе в деле прогресса, имел собственную культуру, не навя¬занную ему народом другой расы... Хроника соединяет со всеобщей историей человечества целую группу народов, которые до сего времени были от этой истории почти совершенно отстранены».
Имя автора третьей хроники, носящей название «Напоминание забывчивому об истории царей Судана» и законченной в 1754 г., нам не известно. Это сборник жизнеописаний пашей, правивших в Томбукту после марокканского завоевания в 90-х годах XVI в., причем для времени до середины XVII в. целиком воспроизводящий текст соответствующих разделов «Истории Судана». В хронике речь идет о чисто событийной стороне дела, но тем не менее политическую обстановку в излучине Нигера — обстановку, непрерывно усложнявшуюся вследствие ли усиления нажима фульбе с запада, а туарегов — с севера и юга, или образования сильных княжеств бамана на Верхнем Нигере, — «Напоминание забывчивому» передает достаточно ярко и убедительно. Тут, пожалуй, действительно требовалось напоминание, хотя бы для того, чтобы удержать в памяти имена пашей, сменявших друг друга чуть ли не каждые несколько месяцев.
И вот теперь, поближе познакомившись с трудами истори¬ков Томбукту, мы можем обратиться к собственно Сонгайской державе.
Дья и ши: от пришельца из Йемена до «великого колдуна»
Мы, конечно, не в состоянии назвать сколько-нибудь точную дату возникновения того зародышевого организма, из которого суждено было вырасти этой державе. Уже говорилось о княжестве Вейза-Гунгу (буквально «женский остров» на языке сонгай), которое иные исследователи считают современником первых веков Древней Ганы. Что касается сонгайского предания, каким оно запечатлелось в хрониках, в частности в «Истории Судана», то оно мало что дает непосредственно для хронологии. В хронике названа дата принятия ислама одним из ранних сонгайских правителей: «400 год хиджры пророка», т.е. 1009—1010 гг. О предшествовавших правителях сказано только, что их было четырнадцать и что «все они умерли в пору язычества, и ни один из них не уверовал в Аллаха и в посланника его». Считая продолжительность активной жизни одного поколения в 25— 30 лет, можно предположить, что первый сонгайский царь правил примерно в первой половине VII в. (такой подсчет возможен, потому что у сонгаев сын наследовал отцу). Ко¬нечно, подсчет этот очень и очень приблизителен. Но все же в нем, возможно, есть рациональное зерно, коль скоро середина VII в. не слишком удалена от начального периода существования Древней Ганы.
