Но, как я уже сказал, все происходит совсем не так, совсем наоборот. Потому что он уже собирается подойти и со всей категоричностью врезать мне между глаз, когда вдруг появляется Анжела. Анжела. Ни с того ни с сего. Совсем без смысла. Подъезжает вдруг на горном велосипеде марки «Mountain City». Хорошая марка, их еще русские продают. У них они краденые. Серебристый, с наворотами, с шариками на спицах. Она подъезжает со стороны амфитеатра. В диадеме. Которую ей воткнули прямо в голову, и в соответствующей ленте через плечо с надписью «Мисс Зрительских Симпатий 2002». Анжела совершает вокруг нас круг почета, одной рукой держится за руль, а другой машет и приветствует толпу, делает жесты типа автографы раздает и надевает из сумочки черные очки, чтобы разогнать толпу. Я тогда, как и Левый, сразу забываю о ссоре. Потому что она точно черная королева, королева-победительница на велосипеде, у нее корона и лента, и шоколад из коробки запекся в уголках рта, ее черные волосы лопочут по ветру как черное знамя, потому что эту войну, скорее всего, выиграла именно она.
Она нарезает круги, прикатила сюда на велосипеде прямо из-за границы, из холодных краев, с черных континентов, чтобы спасти нас. Привезла нам заморских орешков — зерна чистый изумруд, заграничных сластей, апельсинов и молока в картонных пакетах, плюс упаковку хорошего заграничного амфетамина в порциях по два чека со вкусом фруктовой газировки. Она приехала нас забрать, меня на багажник, Левого на раму. И что? И ничего. Мы с Левым сразу забываем обо всем, что нас разделяло, быстро идем в ее сторону, плечом к плечу ощупываем велосипед, из чего явно следует, что городской совет учредил краденый.
— Наташа дала мне покататься, — с гордостью говорит Анжела и проверяет, не сдул ли ветер с головы диадему. В уголках ее губ темные подтеки. Сегодня она будет блевать отопительным углем.
— Дай покататься, — просит Левый и складывает руки как для молитвы, Боже, смилуйся и дай покататься, на что она отвечает, что хорошо, но только не сломай механизм переключения передач или звонок, а то Наташа нас всех, вместе взятых, сотрет с лица земли.
И пока Левый катается, а я не успеваю даже толком побазарить с Анжелой, типа что и как, понравилось ли ей трахаться со Штормом, классно было или труба, как из-за поворота ни с того ни с сего выныривает, точно передвижная торговая палатка, торгующая Страшным судом, голубая машина марки полиция с приоткрытым окном. Тут мне все проясняется, потому что я вдруг сразу просекаю, что эта курица из Макдоналдса из мести позвонила в полицию. Наверное, обиделась, когда ей Левый сказал, что она плохо выглядит. И сразу за телефон, алле, тут два козла обзываются, оскорбляют меня, мое королевское достоинство, мою фирменную шапочку, поймайте их, пожалуйста, и заточите в каменоломню. И суки тут же бросили свои важные земляные работы по очистке территории от пьяниц и прорусских беспорядков, алле, алле, говорит Первый, ребята, тут афера, попытка выцыганить колу в Макдоналдсе, выезжаем на место происшествия. И они тут же приезжают сюда спасать божий мир от анало-секс-террора.
— Пиздец, — говорю я, потому что мне вдруг кажется, что это конец. Потому что я понимаю, сейчас нам придется нелегко, выговором тут не отделаешься, не плюйтесь, мальчики, это некрасиво, не ругайтесь матом и не рисуйте мелом на тротуаре. Разборка будет крутая. Потому что ладно там радио с оторванной антенной, и то, второе, которое навозит теперь газон, — тоже ерунда. Ладно там плюнули пару раз на клоуна. Все еще можно было бы уладить, объяснить, плевок стереть. Но нет. Потому что кассирша от обиды описалась в фирменные трусики, в результате чего Макдоналдс понес серьезные финансовые и моральные потери.
За что как я, так и Левый, а, кто знает, может, еще и Анжела, сядем.
А Левый еще не в курсе, безоблачно нарезает круги на велосипеде, то включает, то выключает динамо, наивный, мля. Но когда он подъезжает к нам, то вдруг тоже моментально сечет, чё тут светится. И я уверен, что у него есть при себе товар. Но уже поздно. Воронок подъезжает. Окошко открывается. Мудак в черном противопожарном комбинезоне с лицом серийного убийцы, приговоренного к пожизненному заключению и смертной казни, возит в этой тачке свою государственную черную жопу с такими понтами, будто как минимум едет в отпуск, локоть свесил, полный расслабон, типа еще один дринк и раскладушка. Второй рядом — то же самое, с той разницей, что он еще в рамках работы, в рамках своих суперважных служебных обязанностей держится за руль. За это ему платят, каждый бы так хотел, держишься за руль, получаешь за это кучу бабла плюс дармовой пуленепробиваемый комбинезон для работы в огороде или на даче.
И он нам говорит: предъявите документики. Ни здрасьте, ни пошел вон, никакой культуры, чистое хамство без искусственных красителей.
Это как мгновение смерти, ты уже умираешь, уже ничего нельзя изменить, но ты еще помнишь, что у тебя полные карманы товара, твои грехи все записаны карандашом на полях, и стереть не сотрешь, училка вырывает тетрадку, ваше время истекло. И сейчас все именно так: хватит баловаться, предъявите документики, мы с такими, как вы, цацкаться не будем, у нас тут есть специальная машинка, купленная на деньги налогоплательщиков, ваш паспорт мы вкладываем вот сюда, а с другой стороны он выходит в виде лапши, и вас уже НЕТ, вы не существуете, и никаких проблем, никаких затрат, никакого социального обеспечения, у вас нет детей, у вас нет номера налогоплательщика, вас вообще нет. Ха, и никакого ВАС, все, козел, тебя нет, ты взял и исчез, можешь идти домой, хотя твоего дома тоже уже нет, его просто аннулировали.
Ну, мы типа стоим, смотрим на них. Тогда они становятся более категоричными. Дверка открывается, они выходят, строятся в две шеренги и говорят нам: документы, но говорят таким тоном, что в ответ возможен только один ответ: уже, уже достаю. Плюс быстренько преклонить колено и поцеловать им по очереди фамильный перстень и часы.
Мы с Левым переглядываемся. Да или нет. Предъявляем или не предъявляем. Будем лизать ботинки этих мудаков самым кончиком языка или не будем. Все происходит очень быстро, в доли секунды, которые как стекло сыплются из-под наших ног. Ясно. Один взгляд, и понятно, добром это не кончится. Черные свиньи гестаповской расы от нетерпения перебирают ногами в сапогах из человеческой кожи.
И в это время у Анжелы переворачивается велик.
— Документы на велосипед, — они, как только видят велосипед, тут же набрасываются на Анжелу, целясь в нее своим коротковолновым радиом, — справка, что вы имеете право на владение велосипедом. Это у них такой профессиональный условный рефлекс, этому их учат в ихних полицейских академиях, только покажи им человека — сразу полный рот слюны и загорается соответствующая лампочка: документы, а если показать велосипед — то же самое, слюна, лампочка, только пароль другой: документы на велосипед.
Мы с Левым сразу смотрим на Анжелу. Потому что разом вдруг сечем, что все это происшествие спровоцировала именно она собственной персоной. Мы не виноваты, что она сюда приехала на велосипеде, наследила на тротуаре, вот, пожалуйста, сама проповедует в природоведческой секте и сама же без угрызений испортила прекрасный, фирменный, ни в чем не повинный газон. Кроме того, тот амфетамин, что у Левого в кармане, это от нее. Она сама жрет кислоту как троглодит, весит тридцать килограмм, потому что принимает по полкило в день, и теперь ей надо все больше и больше, впрочем, по ней видно, что она уже практически вся состоит из одного амфетамина, а все остальное только нарисовано на лице углем.
Ну, значит, она приехала сюда, а мы с корешем просто стояли, колу пили. Мы ей сразу сказали, чтоб не ездила по газону, чтоб не портила зелень. А она ноль по фазе. Сунула корешу товар в карман и сказала: вот вам, ребята, первая доза даром, увидите, вам понравится, все ваши проблемы со школой, с родителями развеются как дым. Мы не хотели брать это говно, это дерьмо, но она настаивала. И по взгляду Левого я вижу, что у нас с ним на тему показаний полное согласие и сотрудничество.
Анжела говорит им, хотя видно, что тоже струхнула: но ведь я же Мисс зрительских симпатий.
Они смотрят на нее, потом друг на друга. Это мы сейчас проверим, говорит один. Ну, и они вытаскивают через окно своего автомобиля с радиоустройством черный гестаповский шарик на проводе, и один из них зачитывает Анжеле свой любимый стишок, который выучил наизусть еще в первом классе заочной полицейской академии. Имя, фамилия, дата рождения и проживания, номер дома, девичья фамилия родителей, размер обуви, количество окон в квартире. Анжела старательно заполняет эту устную таблицу. Все рубрики по очереди. Анжелика Кош и так далее. Вес двадцать восемь килограмм. И так далее. Тогда они всё, что смогли запомнить, повторяют в свое гестаповское радио. А где-то в недрах этой конторы сидит Большой Брат, спокойно курит и отвечает. Подтверждает, что да, есть такая Анжела, потому что так записано в каких-то ихних бумажках. Потом подтверждает данные, которые она им сказала. А одновременно кое-что добавляет от себя, из своего архива. Типа замечена в подозрительном обществе, подозревается в бунтарском загрязнении автобуса номер три, о чем донес один из жителей города, является лидером экологической оппозиции и пишет доносы в правительство и растительные организации на городские власти с жалобами на сточную систему. Вероисповедание: сатанинский фундаментализм с антирусской направленностью, в этом году получила титул Мисс зрительских симпатий на городском празднике под названием День Без Русских. Пока в воздухе журчит эта радиопередача в честь Анжелы, мы с Левым оглядываемся по сторонам, зачесываем волосы пятерней, стопроцентная невинность, мы тут ни при чем, у нас с ней нет ничего общего, мы даже пола другого.
