По крайней мере, непогода остановила неумолимое продвижение мистера Грота. Однако в силу привычки он по-прежнему являлся в усадьбу с утра пораньше и громко топал, отряхивая на веранде грязные сапоги. И он, и Холленд вели себя одинаково. Оба хватали себе по кружке чая и рассуждали о ненастье.
Неосмотренным оставалось одно только далекое треугольное пастбище, где росли преимущественно железнокоры, а в точке, наиболее близкой к городу, — единственный эвкалипт-призрак. Декоративные деревья, обрамляющие подъездную дорожку к дому, мистер Грот оставил напоследок. По всей видимости, он собирался идентифицировать последние сорок эвкалиптов, триумфально прошествовав к парадным дверям. Мистер Грот сообщил Холленду, что ему нужен еще день, от силы два.
Эллен расслышала эти слова в шуме дождя по железной крыше — они на миг заглушили грохот ливня, — проходя мимо этих двоих по веранде, в дождевике, зато без платья, и едва не споткнулась на ходу.
Все, кроме Эллен, понимали: мистер Грот вот-вот завоюет ее руку. А она — невероятно! — вновь сосредоточила свои мысли и силы на другом — на человеке из ниоткуда, на завораживающем невидимке, — возможно, надеясь, что ежели она поглядит в противоположном направлении, то индустриальный прогресс мистера Грота, двигающийся семимильными шагами, как-нибудь да свернет в сторону и куда-нибудь да денется. Ни отец ее, ни кто-либо другой уже не сумели бы спасти девушку.
Едва снаружи прояснилось, Эллен поднялась в башню и обшарила взглядом окрестности, высматривая хоть какое-нибудь движение, хоть какое-нибудь свидетельство того, что он здесь. Знакомые предметы изменили местоположение, от других остались лишь разбросанные по земле обломки, нарушавшие четкую линию ограды; третьи торчали под непривычным углом. Тут и там в лощинах, обычно одетых тенью, поблескивала вода: то был пейзаж после великой битвы.
Итак, деревья производят кислород в форме слов. Девушка словно наяву слышала его голос. Истории, действие которых происходило на фоне чужеземных декораций, подступили ближе к дому. Вернулись к ней, к Эллен. Это все благодаря посверкивающим тут и там лужам и обтрепанным эвкалиптам, властно требующим внимания.
А в промежутках между историями Эллен некогда позволяла ему поддержать себя и помочь, безо всякой на то необходимости, перебраться через поваленное дерево или завал камней.
Вот есть, например, эвкалипт «речная мята» (он же эвкалипт возвышенный, Е.elata); у него видовых названий больше, чем у любого другого эвкалипта. «В одной усадьбе близ гавани в Воклюзе жила миниатюрная яркоглазая женщина в золотых сандалиях; она столько раз выходила замуж и разводилась, что теперь даже фамилию свою могла вспомнить разве что с трудом. Другие женщины ей симпатизировали, однако ж счастлива она не была. Раз какой-то мускулистый парень с вытатуированной на одном плече звездой и одетый лишь в шорты, темно-синюю майку и башмаки, непонятно зачем сгрузил ей на подъездную дорожку гору влажного желтого песка и — вы не поверите! — как ни в чем не бывало явился к парадному входу и расписку в получении потребовал. Хозяйка была еще в халате, растрепанная со сна. На то, чтобы выяснить недоразумение, потребовалась минута-другая, но по мере того, как эти двое неотрывно глядели друг на друга, недоумение сменилось замешательством иного рода — куда более глубоким и ей хорошо знакомым…»
Что до хрупкого конского малли (он же эвкалипт Стидмана, Е.steedmanii) с запада, Эллен, естественно, ждала рассказа о бесшабашных жокеях или там гуртовщиках; а вместо того незнакомец изложил печальную повесть некоего почтальона из Ботани (такой пригород Сиднея), который считал, что разносить почту — ниже его достоинства (Эллен заулыбалась). Он выполнял свои обязанности с такой неохотой, что беднягу переводили в провинциальные городишки все более и более мелкие, пока он не застрял в этом самом городе за рекой цвета хаки. Его сестра обслуживала клиентов за конторкой, а сам он безвылазно торчал в офисе; порою слышно было, как он расхаживает взад-вперед или откашливается.
Деревья с самыми что ни на есть бесстыдно наигранными народными названиями, такими, как «лимончелла» или «серебряная принцесса», всевозможные «желтые жакетки» и «валлангарская беляночка», роняющие листья в запруду — и это только четыре! — то попадались на глаза, то исчезали вновь… часть пейзажа, ставшего воспоминанием. Эллен чувствовала, как слова незнакомца кружат вокруг нее, подступая все ближе; право же, такие неотвязные!
На северо-западе Испании есть местечко под названием Корунна, рассказывал незнакомец. Скалы, камни… словом, геологическая белая горячка. Корунна славится двумя вещами: гнусной погодой (дождь там ливмя льет, не переставая) и маяком, возведенным из гранита еще во времена темного средневековья. Местные жители называют его «Карамельная башня». В башне этой якобы находилось чудесное зеркало, способное отразить все, что происходит в любом из уголков мира. Женщины из Корунны ходили к зеркалу справиться, где сейчас их мужчины, что за тяготы и опасности подстерегают их на море, а еще узнать о рождении детей, о смертях и свадьбах.
Однажды в воскресенье один местный парень в черном костюме поднялся на маяк проверить, как поживает его невеста. А вместо того застал там молодую иностранку с решительным подбородком и пышными бедрами: она советовалась с зеркалом, по подсказке местного турбюро, пытаясь выяснить, где сейчас находится ее жизнерадостная подруга, позабывшая оставить адрес для пересылки писем. Испанец уже хотел было уйти, как вдруг отчетливо увидел в зеркале свою нареченную в объятиях сынка мэра! Рядом с постелью стоял кувшин вина. Парень глядел и глядел; а любовники между тем поменялись местами: теперь невеста взгромоздилась сверху. Испанец обернулся к потрясенной австралийке: «Я их убью! Сей же миг убью!» Он не шутил, нет.
Австралийка, практичная до мозга костей, ничего в зеркале не увидела — даже своей развеселой подруги, однако успокаивающе погладила испанца по плечу.
Она была из Джилонга. И вечно то уезжала куда-то, то возвращалась назад, словно привязанная на длиннющей резинке. Сперва умотала на Бали, потом в Индию. Отправилась в Лондон — но не осталась и там. Южная Америка в списке тоже значилась. Она вернулась в Европу; носилась туда-сюда на поездах, используя Лондон как опорный пункт, пока не накатывала ностальгия по дому. По возвращении она тотчас же начинала планировать новое путешествие.
Короче говоря (рассказывал незнакомец), девушка из Джилонга и испанец ушли из башни вместе и завернули посидеть в кафешку. Она осталась в Корунне. Он пришел к ней в комнату. Темное море, что упорно пытается протиснуться в окно, и гомон морских птиц и чужая речь снаружи; а внутри — мужчина с сизоватым лицом дарил ее столь благоговейными ласками, его глаза и руки не отвлекались ни на миг; и все это, в сочетании с энергией ее юности, рождало пылкий отклик (так рассказывал незнакомец) — накаленную, растекающуюся по всему телу нежность… Ничего подобного она в жизни не испытывала.
В комнате, вдвоем с ним, австралийка оценивала свое непоколебимо хорошее здоровье и видела впереди аккуратно размеченное будущее: будущее, залитое солнцем и подчиненное законам перспективы. И тем не менее спустя неделю ее вновь потянуло в дорогу. Добродушно поулыбавшись множество раз, она объявила, что ей пора. Мужчина изумился, даже накричал на нее. Но она уже решилась — хотя, поглядев из автобуса на его удаляющуюся фигуру, вдруг нежданно-негаданно расстроилась.
В Лондоне в самые неожиданные моменты она словно наяву видела перед собою комнату в Корунне, что издалека казалась втиснутой под углом промеж черных скал. То и дело видела своего возлюбленного — и в глубине комнаты, и крупным планом. Это же их комната! У него было длинное, вытянутое лицо и волосатые плечи; ей нравилось торжественно-благоговейное выражение его глаз. Она чувствовала его губы, слышала его голос.
За всю свою жизнь человек встречает тысячи и тысячи людей самых разных; женщина — тысячи и тысячи мужчин самых разных оттенков кожи, и во много, во много раз больше, ежели постоянно разъезжать по разным частям света. Но даже тогда, из великого множества людей, что в среднем встречает человек на своем пути, крайне редко почти сразу возникают обоюдная гармония и общие интересы. При всей широте выбора риск непомерно велик. А ежели случается чудо, так за него надо обеими руками хвататься! Возможно, подсознательно понимая это, австралийка однажды утром спозаранку в приступе шаловливости оттаскала возлюбленного за уши, а тот подлил масла в огонь, картинно покатившись по полу в невыносимой агонии.
В Лондоне она поняла — ей не следовало уезжать. В самый непредсказуемый, бесконечно-важный миг человеку дается один-единственный шанс: так вот это он и был.
