чего у него никто не может отнять. Только Бог может позволить себе быть всем, везде и во все времена и знать об этом.
— Вы же атеист. О каком Боге, о каких других жизнях вы говорите? жуя, спросил Антон.
— Атеисты тоже бывают разные, — ответил Александр. — Одни просто не верят, другие не договорились с Богом, третьи не докричались до него.
— И к каким же вы себя причисляете? — спросил Антон.
— Будем считать, что я не договорился с ним. Ну Бог с ним, с Богом. Извините за каламбур. Я хочу выпить за то, чтоб мы не драматизировали нашу жизнь. — Александр поднял фужер с вином. — Не забегали вперед и не копили негативный опыт, чем, как мне кажется, занимается Антон. Все мы собираем или копим то, что соответствует нашему душевному складу. Одни коллекционируют острые ощущения, другие — женщин, третьи — свои несчастья. Острые ощущения лучше, чем несчастья, женщины, — Александр усмехнулся, лучше, чем острые ощущения, ничего не коллекционировать лучше, чем всю жизнь таскаться по бабам. Если хочешь увидеть все, не сосредоточивай внимания на частностях.
— Выпить я согласен, — сказал Антон, подняв фужер. — А насчет меня вы ошибаетесь, Александр. Я ничего не коллекционирую и не накапливаю. Это вас ввел в заблуждение мой внешний вид. И невзлюбили вы меня потому, что вам когда-то внушили, что человек в грязном смокинге — не в робе, а именно в смокинге, — может быть только подонком. Смокинг говорит о том, что я бездельник, грязь на смокинге — опустившийся бездельник. Так?
— Не совсем, но почти так, — ответил Александр. — Заметьте, вы сами вынуждаете меня быть откровенным. Далась вам эта откровенность. Да, вы мне сразу не понравились, и не последнюю роль в том сыграл смокинг, хотя к любой одежде я отношусь терпимо.
— Один мой знакомый ненавидел людей не велосипедах, потому что в детстве мать не могла купить ему велосипед.
— Не надо заниматься психоанализом, Антон, — спокойно ответил Александр. — У вас это плохо получается. Нас в детстве одевали, как и всех детей. Не хуже, не лучше. Просто я не люблю слишком раскованных людей с плавающим взглядом. Я понятно изъясняюсь?
— Да, конечно, — ответил Антон. — В конце концов мне все равно, любите вы меня или нет. Я даже на вас не обижаюсь, вы такой, какой есть.
— Ну и отлично, — оживился Александр. — Тогда давайте наконец выпьем за то, что мы есть. Я считаю, что быть или не быть — не проблема для мужчины. Конечно же, быть. — Александр отпил два глотка и поставил фужер на место.
Антон и Наташа выпили вино до дна.
— Каждый вкладывает в это свой смысл, — поставив фужер, сказал Антон. — Я хотел бы перефразировать Платона. Бог создал архетип понятия «быть», философ — подобие архетипа, художник — подобие подобия.
— Ну и к чему все это? — спросил Александр.
— А к тому, что лично я не знаю, что такое «быть». Сейчас можно только догадываться, какой смысл вкладывал Бог в это понятие. Я, конечно, тоже за «быть», но даже не встречал людей, которые бы знали, что это такое. Хотите, я расскажу историю об одном своем знакомом?
— Знаем, знаем, — почти в один голос сказали Наташа и Ниночка. Затем Ниночка добавила: — Вы расскажете нам о своем друге Иване?
Наташа рассмеялась, а Антон серьезно сказал:
— Нет, на этот раз я расскажу о другом своем знакомом. Его звали Василий.
— Его «звали», значит, страшная история, — сказала Наташа.
— Ну, это как посмотреть, — ответил Антон. — Во всяком случае, это типичная история.
— Как много у тебя неблагополучных знакомых, — с улыбкой заметила Наташа.
Антон пожал плечами и спросил:
— Так рассказывать или нет?
— Давайте, — опять подала голос Ниночка. — Только про мертвецов не надо.
— Хорошо, — с улыбкой сказал Антон. Чувствуя какую-то болезненную слабость и озноб, он обернулся и посмотрел на дверь. Ему казалось, что оттуда тянет холодом. Убедившись, что дверь закрыта, он начал: — Василий был человеком вполне заурядным. Считал, что модная одежда выделяет человека, хотя все происходит с точностью наоборот. Любил сплетни погрязней об известных людях — рассказы из лакейской. Он даже институт окончил только потому, что в нашей среде считалось модным что-нибудь закончить. Он был неплохим специалистом-электронщиком, но во всем остальном полный профан. Я знаю, что он никогда не читал стихов, а из прозы предпочитал самую низкопробную фантастику и детективы. В общем, рядовой гражданин с рядовыми запросами. Его представления о жизни тоже не отличались оригинальностью. Он считал, что мужчина обязан иметь друга, работу, семью и любовницу традиционный набор. Все это у него имелось. И он — не знаю, врал или нет, считал себя счастливым человеком, а потому никогда не задавался вопросом: быть или не быть. Не знаю, зачем судьбе понадобилось ломать его жизнь. Жил себе человек в своем придуманном мирке, никого не трогал, раз в три года давал потомство и не подозревал, что он всего лишь до поры до времени забытая на краю доски пешка. И вот однажды судьба включила его в игру. На собрании он не поддержал своего начальника, чего прежде, как человек осторожный, никогда не позволял себе. Он был дисциплинированным работником, медленно, но уверенно продвигался по службе и даже в точности до месяца знал, когда получит следующее повышение. Но черт его попутал, и он поссорился со своим благодетелем. Начальник, пьяница и вор, в похмельной депрессии долго кричал на него в своем кабинете, говорил о долге чести — не совсем понятное мне словосочетание — и в конце сказал, чтобы Василий увольнялся, потому что дальше работать вместе они не смогут. Василию бы покаяться, но он полез в бутылку, отказался увольняться, и тогда начальник принялся выживать его. Он с такой изобретательностью это делал, что уже через две недели Василий вынужден был написать заявление об уходе, иначе его уволили бы по статье. Это было очень большим ударом для Василия. Другой бы плюнул и спокойно занялся поисками работы, а он пошел искать правду, но не успел найти её. Ему, человеку, привыкшему к механическому ритму, это казалось верхом несправедливости, трагедией, по сравнению с которой предательство дочерей Лира выглядело мелкой семейной ссорой.
Жена его, романтическая особа, начитавшись глупых любовных романов, постоянно требовала от него красивой любви. Ей хотелось, чтобы он все время чем-то жертвовал ради нее, все равно чем, важен был сам факт жертвы. Он в меру своих сил и способностей соблюдал правила игры; даже если звонил ей с работы, обязательно говорил, что пожертвовал ради звонка обеденным временем.
