В Питер уже месяц как приехал Зубатов. И сразу получил по моей протекции должность товарища начальника Охранного отделения. Он был уже в курсе насчет провала Азефа, восстанавливал собственную сеть агентов и усиленно копал под Герасимова.
– Столыпин на днях вызывал Александра Васильевича к себе, кричал на него, – поведал мне Зубатов, когда мы с ним встретились во дворце на приеме.
– На повышение его надо отправить, – задумался я. – Генералом по особым поручениям. Вроде как почетно, а мешать не будет. Поговорю с Петром Аркадьевичем.
– Я еще не готов, – покачал головой Зубатов. – Вызвал своих бывших сотрудников по московскому отделению, но не все еще приехали, да и не все снова готовы на службу. Обиженных много.
– На обиженных воду возят, – вздохнул я. Чистоплюи. Тут разгребай и разгребай, а они морды воротят… А потом в эмиграциях будут таксистами работать. Это еще в лучшем случае.
– Так вот, Григорий Ефимович, – Зубатов отвел меня в сторону, к окну. – Ходят слухи, что «черногорки» взяли у сербского посла денег, чтобы убедить царя выступить на стороне Белграда. Стана уже зондировала почву у царицы…
Я выругался вслух. Похоже, моя договоренность с Максом насчет Боснии могла пойти лесом. А немцы мне тогда перекроют кислород по станкам. Оптический завод-то монтировать будут полгода, не меньше…
– Что мы можем сделать? – задал я прямой вопрос Зубатову.
– Я могу достать копии писем, что сербский посол пишет в Белград. Он очень неаккуратен в смысле конспирации…
– Сергей Васильевич, сделай одолжение! – я мысленно перекрестился. С такими письмами я легко утоплю «черногорок» по второму кругу. И не позволю втравить страну в бессмысленный балканский кризис.
* * *
Самая плохая новость ждала меня в общинном доме. Уже на подходе я почуял – что-то не то. Жизнь бурлит, очередь за настолками в лавку стоит и предлиннющая, да и «небесники» шуршат по двору, деловые такие. А вот взгляд все… отводят.
– Говори, что случилось… – я поставил чемодан, подозвал боцмана.
Мефодий Акинфич похромал ко мне, но не сказать, чтобы спешил. Кряхтел, тоже отводил взгляд.
– Ну! Чего молчишь?
– Ох, Григорий Ефимович, бяда такая, прямо не знаю, как сказать.
– Пожар, покража?
– Хуже. Ольга Владимировна бросила… э… нас. Вернулась обратно к мужу.
Я тяжело вздохнул. Что-то такого я и ожидал после того, как перестал получать от нее письма.
– Все расписки, векселя, да кассу она мне передала, – зачистил боцман. – Все копеечка к копеечке.
– Не в деньгах дело, – я посмотрел на счастливую Елену. Она просто светилась. Вот кому теперь хорошо-то…
– Гришенька, ты сам шутил – баба с возу, кобыле легче.
Эсерка подозвала одного из общинников, указала на чемоданы:
– Отнеси, мил человек, наверх. Нам теперь…
– Помолчи! – не выдержал я. Задумался, разглядывая землю. Что теперь делать? Пытаться объясниться? Или…
– …Я просто хотела сказать, что нам теперь нужно новое жилье, – надула губки Лена. – Собственный дом. Тебе и по рангу полагается. Ты же дворянин, глава целой партии.
Мысли путались, на душе было… плохо. Первое предательство меня. Но похоже, не последнее. Надо чем-то заняться. Важным. Отвлечься.
– Гриша, ты меня слышишь?
– Точно, партия! Телефонируйте Булгакову – пусть едут сюда. Собрание будет.
* * *
Пока ждал соратников, нашел на секретере большой конверт. В нем было письмо от Лохтиной и куча документов. Сначала посмотрел бумаги. Это была переуступка у нотариуса патента на меня «костного аппарата Распутина» и куча договоров с прикрепленными чеками. Частные клиники по всей Европе просто из штанов выпрыгивали как хотели купить прибор для остеосинтеза.
А Лохтина-то играет в порядочность! Я просмотрел патент. Изначально он был зарегистрирован на ее мужа, в мастерских которого аппарат и был сделан. Пересчитал чеки. Триста сорок шесть тысяч рублей. Солидно. Даже очень.
Потом ознакомился с письмом. Ну это было классическое послание обиженной женщины. «Сердце разрывалось в клочья», «я старалась скрыть свою обиду»», «заглушить боль потоком слез»… Заканчивалось все по канону: больше так не могу, прости.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я чувствовал, что это «прости» – не окончательное. Тут можно еще побороться. А как? Да точно так же! Письмом. А точнее стихом. Помнится, я в школе учил Асадова. «Улетают птицы». Я достал свой «паркер», набросал первые строчки:
Осень паутинки развевает, В небе стаи будто корабли — Птицы, птицы к югу улетают, Исчезая в розовой дали… Сердцу трудно, сердцу горько очень Слышать шум прощального крыла. Нынче для меня не просто осень — От меня любовь моя ушла.
Что же там было дальше? Я посмотрел в окно. До осени был весь август, но стояла типичная питерская погодка – косой дождь, хмурое небо. Сойдет. Так, что у нас там дальше? Аисты, неистовый разбег… «Преданного пса» убираем, оставляем концовку:
И довольно! Рву с моей бедою. Сильный духом, я смотрю вперед. И, закрыв окошко за тобою, Твердо верю в солнечный восход! Он придет, в душе растопит снег, Новой песней сердце растревожит. Человек, когда он человек, Без любви на свете жить не может.
Я перечитал получившийся стих. А хорошо! Не затянуто, броско. Именно после таких стихов полураздетые женщины прибегают в слезах обратно. Или не прибегают. И тогда только остается «сильный духом, я смотрю вперед».
– Лена! – я позвал эсерку из приемной, где она уже успела оккупировать рабочее место Лохтиной. – Вот тебе вирши. Из наболевшего. Перепечатай на пишущей машинке и… – в последний момент я переиграл: – Пошли Перцову в редакцию. Пусть опубликуют в одном из ближайших номеров «Слова».
Елена взглянула на лист, впилась глазами в строчки. Сильно побледнела. Ее глаза так и метались по строфам.
– К Ольге?! Ты написал ей стихи?! Я не буду это печатать!
– Будешь! Или собирай вещи и проваливай.
Елену уже давно было пора поставить на место. Слишком много власти взяла.
Эсерка скомкала лист, заплакала.
Ну вот… Слезы – убийственное оружие.
– Милая! – я встал, приобнял девушку. – Это же я с ней так прощаюсь!
– Да? – Лена посмотрела на меня сквозь слезы с надеждой.
Пришла пора пряника.
– А вот чеки. Обналичь и купи, как хотела, нам дом. Тут даже на дворец хватит.
Я подал эсерке бумаги из конверта.
– Только домик брать будем не на нас с тобой, а на «Небесную Россию». Там устроим и штаб-квартиру партии. Согласна?
– Буду искать с двумя крыльями и подъездами! – Елена шмыгнула носом, расправила стих. – Скажи, ты меня любишь?
– Я, Лена, Россию люблю. Ступай.
* * *
Если собрать вместе два десятка юристов, людей от сохи, журналистов, учителей и философов, то получится общее собрание жилтоварищества – гвалт и неразбериха. «Небесная Россия» скандалила и хватала друг друга за грудки совсем так же, как и не-небесная. То есть до хватать еще не хватали, но все к тому шло.
Региональные представители, кто оказался в Питере, волком выли насчет «эксов» и особенно юридической ответки от конкурентов по выборам. Питерские, наоборот, говорили, что надо дожимать и неча пугаться. Знали, на что шли. Но как-то неуверенно, типа «старший приказал», вот и выполняем.
Потому первым делом я наорал на питерских – что за бардак в подразделении? Кто секретарь собрания? А ну пулей, выбрать президиум, секретаря, посадить стенографировать, определить повестку и регламент, а за грудки хвататься будем по окончании.
