О том, что произошло у Витри-на-Марне[39], я просто не могла не думать.
Те события отпечатались в моей памяти со всеми ужасающими подробностями.
— Победа сопутствовала нам, госпожа. Мы могли бы продиктовать графу Шампанскому наши условия мира.
Победа. Я испытала огромное облегчение. Но условия, стало быть, так и не приняты? Такой невнятный доклад и явная обеспокоенность того, кто докладывал, как-то не вязались с победным настроением. Атмосфера в моей увешанной гобеленами приемной сгустилась от напряжения. В наших вернувшихся полках не бросались в глаза потери, флажки их развевались все так же весело, но где же сам Людовик? Он не въехал в город во главе своих войск, не насладился восхищением жителей столицы. День уже клонился к вечеру, когда ко мне напросился на аудиенцию — вот странно! — один из капитанов[40] Людовика, мне совершенно не знакомый.
— Значит, мира вы не подписали, — констатировала я.
— Да, госпожа.
— И почему же?
— Поход выдался трудный, — начал капитан и умолк, перевел взгляд на свои побелевшие пальцы, крепко сжимающие кольчужную рукавицу.
— Где король? — спросила я уже с некоторой тревогой.
— Должен сообщить вам, госпожа… — В передней комнате послышался топот сапог; капитан поднял голову, и я увидела, что на лбу у него обильно выступил пот, хотя в комнате было не жарко. — Вот и Его величество. Я взял на себя смелость явиться раньше и предостеречь вас…
Теперь его смятение в полной мере передалось и мне. Что-то было не так. Мне почудилось, что горло сдавила невидимая рука, холодная как лед. В животе появилась какая-то тяжесть.
— Что, король ранен?
— Нет, госпожа. Не то чтобы ранен.
Это заявление ничуть меня не успокоило.
— Давайте, рассказывайте, — коротко велела я ему.
Капитан, искушенный в битвах, старательно выбирал выражения.
— Его величество… Не совсем здоров. Он не произнес ни слова и не съел ни крошки после… С того времени, как мы побывали в Витри-на-Марне. При таких обстоятельствах мы решили, что необходимо вернуться во Францию. Я отдал приказ… — Он бросил быстрый взгляд на дверь. — Вот, госпожа, сами видите…
Пресвятая Дева, спаси и помилуй! Действительно, я нуждалась в том, чтобы меня подготовили. Людовика ввел в мои покои кто-то из франкских рыцарей, придерживая за плечо могучей рукой. Людовик, с поникшими плечами, шел неуверенно, спотыкаясь на каждом шагу.
— Ваше величество! Вы уже у себя дома.
Рыцарь прикоснулся к руке короля и заставил его остановиться.
Людовик заморгал и оглянулся вокруг; между светлых бровей залегла глубокая морщина. Кажется, он не мог понять, где находится. Его маленькие серые глаза, совершенно потускневшие и не светившиеся жизнью, обегали комнату раз за разом, силясь зацепиться за что-нибудь знакомое. Потом взгляд упал на меня.
— Элеонора!
Голоса Людовику хватило на то, чтобы прохрипеть одно-единственное слово.
— Ваше величество… — Оба его капитана поклонились и поспешили тут же выйти из комнаты, предоставив мне заниматься королем.
Я была так потрясена, что несколько мгновений не могла пошевелиться. С того дня как Людовик уехал, он постарел, казалось, на два десятка лет и напоминал теперь еле передвигающую ноги тень. Неужели это тот самый человек, который отправился в поход с неколебимой уверенностью в победе, в ком силы тогда так и бурлили? Одет он был по-прежнему в кольчугу, расшитый гербами плащ выдавал в нем короля Франции, но от величия, от сознания своего военного могущества не осталось и следа. Осталась лишь оболочка человека — и ни капли сил.
— Людовик!
Голос у меня тоже немного дрогнул, столь безмерным было мое удивление: я и помыслить не могла, что в молодом человеке может вдруг произойти подобная перемена. Вероятно, он узнал меня, но взгляд был все таким же пустым. Он просто стоял передо мной, молчал, не шевелился, словно ожидал распоряжений. Грязные волосы всклокочены, одежда вся в брызгах грязи. Это было куда хуже, чем тулузское поражение. Он позабыл обо всем своем королевском величии, и я понимала отчего. Меня подготовили к этому недобрые слухи и пересуды.
Витри-на-Марне. Городок, название которого отныне нельзя упоминать.
Здравый смысл все же победил. Я взяла супруга за руку и повела в свои внутренние покои. Его рука безвольно лежала на моей, и шел он за мной, словно преданный пес, без единого вопроса. «Это всего лишь напряжение и усталость, неизбежные на войне и в дороге», — пыталась успокоиться себя. Сперва надо позаботиться о том, чтобы он удобно устроился и отдохнул, а когда к нему вернется способность мыслить и здраво рассуждать — вот тогда я с ним поговорю. Если дать ему выспаться как следует да накормить горячей пищей, Людовик придет в себя. Я отвела его в мою спальню, а там с помощью Агнессы (я вовсе не желала делать короля предметом пересудов моих дам) Людовик разделся, выкупался, надел чистые штаны и рубаху, а потом немного поел, выпил и сел у огня. И все — без единого слова.
Так быть не должно! Людовик беспрекословно выполнял то, что я ему велела, и это беспокоило меня чем дальше, тем больше. Он ни разу не попытался сказать или сделать то, чего хотелось ему самому. Губы плотно сжаты, а глаза уставились в пространство, подальше от меня. Наконец, я отпустила Агнессу, мы с мужем остались вдвоем. Я поставила табурет поближе к нему, присела рядом, взяла за руку, но он даже внимания на меня не обратил.
— Людовик… — Молчание. — Людовик!
Он отвлекся мыслями от чего-то невероятно далекого и посмотрел на меня.
— Вы теперь лучше себя чувствуете?
— Я чувствую свою вину.
Голос его, грубый, хриплый, звучал совершенно чужим. Я хотела было подтолкнуть его к рассказу о походе в целом, но теперь решила, что пора выдернуть клинок из раны. Ему будет невероятно больно, зато яд выйдет быстрее.
— За Витри? — спросила я напрямик.
Он задрожал всем телом, судорожно сжал мою руку в своей, и ногти впились в мое тело. Губы зашевелились, однако произнести готовое сорваться с них слово он был не в силах. Он отвернулся от меня, его била дрожь, а лицо стало пепельно-серым. Когда я смогла взглянуть в это лицо, по нему тихо катились слезы и капали на рубаху. И я ничем не смогу остановить эти слезы. Все, что в моей власти, — это уложить его в постель.
Поначалу он уснул глубоким сном, но вскоре его стали мучить кошмары. Людовик дернулся во сне, громко закричал, потом проснулся и зарыдал, зарывшись лицом в подушку.
— Расскажите мне, что не дает вам покоя. Тогда я смогу помочь вам.
Но он все молчал и молчал, заключенный в свой собственный маленький ад.
