Демонстративно отвернувшись от окна, вполне приличным баритоном запел вдруг Байрамов, Василий Фокич наш, агроном.
Я люблю тебя, жизнь,Я люблю тебя снова и снова…Вот уж окна зажглись,Я шагаю с работы устало…
Песня, как чудесная машина времени живо напомнила те годы, когда было тяжело, трудно, но люди были дружны между собой, трудности преодолевались с непременной товарищеской поддержкой и задушевной песней, когда – «последнюю горбушку и ту пополам», когда гордились нашими ветеранами и труда, и войны, Юрой Гагариным, Валентиной Терешковой, другими космонавтами, нашими достижениями в науке, культуре, спорте… И стройками, заводами, атомными ледоколами, и БАМовской одноколейкой, конечно… Потому что в нас жила надежда, вера и любовь… В этом и есть суть самой жизни.
В вере, надежде, любви!
И любим мы её, жизнь, не взирая на, испокон веков, поганое отношение государевых управленцев к нам, людям. Любим её – жизнь, – действительно – каждый раз, вновь и вновь, снова и снова. Такой же – взаимной – любви и уважения хотим видеть, чувствовать и к себе… Хотим с воодушевлением и творчески работать во благо себе, и стране тоже… Хотим гордиться собой, детьми своими, внуками, соседями, обществом в котором живём… Хотим радоваться и гордиться своим домом, краем… Природой… Всем, что нас окружает. Хотим сделать жизнь ещё лучше… ещё краше! Хочется жить, как в песне:
Я люблю тебя, жизнь,И хочу, чтобы лучше ты стала.
Потому что мы – люди. Не тарантулы с каракуртами… и не корм для них. Так и в «Букваре» у нас декларировалось, кто забыл: «Рабы не мы, мы – не рабы!» В переводе на современный лад, к сути: «Мы, народ, не пауки, пауки – не мы!»
Хотя, они-то, как раз, и манипулируют сейчас будто бы нашим мнением, держа в руках рычаги управления страной. Пилят сук на котором сидят: надежду человеческую убивают, веру их, любовь. А без этих животворных компонентов, страна мертва. Не общество будет, а террариум, сообщество паучьих детей!..
Вот так, где с песнями, где с грустью, с размышлениями, с остановками на отдых, обед и прочее – прикупили кое-каких гостинцев – мы и доехали… На дорогу ушло чуть больше суток. Как раз к обеду мы подъехали… К встрече.
Нас ждали.
Ещё как ждали!
18.Так, наверное, не ждут спускаемый с орбиты космический аппарат, момент стыковки двух тоннельных проходческих бригад, зажжётся ли электрическая лампочка от пуска турбины новой ГЭС, добегут ли спортсмены до финишной ленточки… Нет, гораздо жарче нас ждали, и трепетнее…
Первыми нас встретили местные собаки и ребятня, за околицей, задолго до села… «Едут!» «Едут!» «Наши едут!» «Ур-ра!» Обрадовано подскакивая на месте, махая руками, кричали они издали… наперегонки бросаясь нам навстречу. Мы их подсадили далеко от въезда в село. Каким любопытством и восторгом ожидания горели их глаза: «Ну, ну!.. Привезли… привезли!.. Сколько их? Как они? Красивые? Здоровые? Всем хватит?»
Большой гордостью и любовью светился Гонька, почти на пальцах показывая, а слов подходящих в тот момент почему-то не было, одна только улыбка, как он – сам! – их! – всех! – выбирал, и какие они – все! миленькие! и пригоженькие!.. Так ребятня и приплясывала нетерпеливо в автобусе, готовые броситься к фурам, чтоб поглядеть, чтоб погладить, чтоб на руках подержать…
У сельсовета нас ждал весь народ. Весь посёлок: и стар, и млад, и промежуточное звено – пара-тройка человек… Остальные – нужные бы сейчас, ох, как нужные! – по городам и весям баклуши бьют, долю свою ищут… Сказать бы – дураки, да жалко, свои ведь, нашенские… «Ерши-ы!.. Э-гей! Ау-у!..» Ладно, бляха муха, о них потом!.. Земляки встречали причёсанные все, празднично приодетые, с караваем хлеба на полотенце… с… оркестром!.. Батюшки, с оркестром! Мы чуть окошки в автобусе не выдавили, разглядывая такую чудесную картинку, – не привиделось ли! Нас не только с хлебом, кто бы мог подумать, нас с духовым оркестром встречают!.. Если его таковым можно назвать, конечно… Ой, ё!.. И встречающая радостная массовка тут, и хлеб на полотенце, даже цветы, пусть не яркие ещё, не оранжерейные, и настоящий оркестр. Оркестр! Главное, оркестр, и наш, свой! Баритон, туба-бас, труба, пионерский барабан и гармошка. Целый квинтет. Самое то, оркестр! Да громкий такой! Что они там продудели в момент нашего подъезда и остановки из-за общего шума понять было трудно, что-то вроде похожее на «Туш»… Наверное по замыслу он и был, не восторженная каша из звуков, как показалось… Но очень приятной встреча получилась. Очень! Гораздо приятнее, чем мы и подумать могли. Потому что с оркестром. Вот уж теперь мы точно знаем, что чувствуют важные персоны, спускаясь по трапу в распростёртые объятия встречающей стороны.
– Ну, наконец-то! – от кучки встречающих, широко улыбаясь, с огромной тубой под мышкой, ступил Матвей Звягинцев, в костюме и при галстуке, вытянув для объятий свободную от инструмента руку. Губы ещё хранили крупный, яркий след от мундштука. – А мы уж думали вы в другое какое село от нас свернули, перепутали.
– Ну да, щас, мы что ли ненормальные или пьяные какие! – Выкатываясь на подгибающихся от долгого сидения ногах, сдерживая радость, скрипучим голосом заявила баба-Люда Феклистова, выходя первой, как самая взрослая из нас. – Мы только сюда и ехали, только домой. Почти без остановки летели, да.
А тут и мы за ней высыпались… с ребятнёй вперемешку. Вслед за нашим автобусом, гоня перед собою дорожную пыль, тормозя, уже выстраивались в шеренгу фуры, как на парадном расчёте… К ним, облаивая, грозно щетиня загривки, бросились местные собаки…
– Ну, с приездом, что ли, земляки, а! – Смущаясь, пробасил Звягинцев, поочерёдно, одной рукой, обнимая, и обхлопывая нам спины.
Остановившись, водители заглушили двигатели… И все, и мы и встречающие, вдруг, разом, непроизвольно умолкли, затихли, повернувшись к подъехавшим машинам, с любопытством прислушались, как там в них? «Ну-ка, ну-ка!» Над площадью повисла тишина. Но и в фурах тоже было тихо, ни звука… Как будто… Неужто… Да нет, не может быть! Как это! Почему это?.. И собаки тоже, вытягивая шеи, и принюхиваясь, недоумённо кружили вокруг машин. Лица у встречающих разом стали удивлёнными и тревожными: что случилось, почему?.. Как вдруг, там, в машинах, что-то осторожно, тоненько, вроде проскрипело… или это калитка где! Да нет, вроде живой голос это был, живой… хрюкнуло вроде… Да, хрюкнуло… или!.. Люди, округлив глаза, безмолвно, всё ещё вслушиваясь, вопросительно закрутили головами… Через секунду, этот звук вновь повторился, но уже громче и сердитей: «хрю-хрю!..» Чётко и ясно! И тут же, за ним, разом, как обвал, захрюкали, завизжали, заголосили уже все поросята, в обоих машинах. Создав многоголосый ор, недовольно возясь при этом, раскачивая кузова, и стуча копытцами… Собак, как ветром сдуло от машин. Напуганные, поджав хвосты, они закрутились поодаль… «Ооо!» – ветром пролетел обрадованный вздох над площадью, лица встречающих расцвели улыбками, где радостными, где смущёнными, понимающими: «Ну слава тебе, ожили!» «Голос подали». «Ай, молодцы!» «А горластые какие!» «Словно хор тебе Пятницкого!» «А сегодня она как раз и есть – пятница!» «Жрать они, значит, хотят! Просят! Устали, поди, бедные, проголодались!» «Ну с приездом, наши золотые!»
Разом, забыв про торжественную часть, гурьбой, обгоняя друг друга, смеясь и толкаясь, все бросились к фурам… Скомкав приветствие, хлеб, речи и соль. Тут и оркестр вдогонку грохнул, затарахтел что-то, как польку-бабочку, блестя на солнце белыми и жёлтыми медяшками заметно мятых инструментов, похоже тот самый «Туш». Дарья Глебовна, как словно шаманша племени Шыу-шыу, прорываясь-таки сквозь сплошное, казалось, бу-буканье, резво причитала звуками своей гармошки, широко растягивая меха, весело приплясывая… Ей бы бубен…
Следующее время – достаточно много – часов пять, может шесть, ушло на раздачу, развозку и размещение новосёлов. Потом, кормление их… паспортизацию, разные другие приготовления, то сё… За стол собрались уже под вечер.
Уставшие, но счастливые.
– Товарищи, друзья, земляки, и товарищи родственники! – Подняв фужер, нашлась и такая посуда, с шампанским, – я и купил по дороге ящик, зная, что к случаю как раз оно здесь будет, – встав из-за стола, взяла слово местная исполнительная голова Валентина Ивановна. – Вот и дожили мы, с вами, товарищи, до светлого дня, когда у нас появилась своя долгожданная надежда. Причём, не только надежда, но и само дело: весёлое и хлопотное. Чем себя и руки свои с пользой занять. Не ходить чтоб с протянутой рукой…
Сидения в клубе раздвинули по-боковым сторонам, президиумный стол стащили в зал, пристыковали ещё несколько коротких, домашних. Накрыли белыми скатертями, расставили не хитрую посуду: тарелки с варёным картофелем, квашеной капустой, солёными помидорами, консервированными салатами собственного же приготовлениями, грибами, и сушёными, и маринованными, и просто солёными, печёными пирожками: с луком и яйцами, с капустой, с морковкой, и вареники… Какая-то баночная рыба на тарелке возлежала, даже птица была, то ли курица, то ли рябчик… Но маленькая. По три рубля, как говорится, но сегодня. Кувшины с подозрительным на взгляд цветом жидкости… Блины, мёд, разное варенье в банках… Детвора ела один только шоколад. Его Мишель покупал: я – шампанское, он – шоколад, и, естественно, разные «Сникерсы» и «какерсы», как я их называю. В клубе, не смотря на затхлый, застоявшийся воздух, было приятно и мило.
