— Забавно, — перебила Бриель. — И — да, это то место. Не поискать ли нам столик?
— Что-нибудь выпьете, мэм? — через несколько минут после того, как Бриель и Ганна нашли где сесть, у столика возникла официантка. Место было далеко не идеальным, но, если дело пойдёт как надо, всё равно очень скоро его придётся сменить. Сервиторы стояли прямо у неё за спиной, привлекая многочисленные взгляды украдкой сидящих вокруг. Взгляды рассказывали Бриель, кто есть кто, и зачем сюда пришёл. Многим действительно хотелось знать, что в ящике, однако ещё больше было тех, кто делали всё, чтобы глядеть в сторону, осознанно пытаясь слиться с толпой и не привлекать внимания. «Эти — опасные», — подумала она с кривоватой усмешкой.
— Хм? — снова откинувшись назад в потёртом мягком сиденье и уперев локти в спинку, Бриель в последний раз оглядела толпу перед тем, как ответить на вопрос официантки.
— Вряд ли у вас найдётся эридийский ор-д’аж? — спросила она, прекрасно зная ответ.
Официантка тупо уставилась на неё в ответ, и Бриель на миг заподозрила, что девчонка подверглась какой-нибудь предлобной нейрохирургии, хотя на лбу у той никаких видимых шрамов не было.
— Ганимедский мар? — продолжила она ехидно. Продолжающееся молчание официантки её только раззадорило. Бриель даже подумала, не находится ли та под влиянием какого-нибудь ксеноса, как те жрецы на Бриганта-Регис…
— Азуав? — наконец спросила она, поняв, что никакой забавной реакции не дождётся.
— Конечно, мэм, — откликнулась официантка. — Терранского урожая? Запаянное в пустоте для придания богатого букета?..
Бриель сузила глаза, а Ганна смущённо откашлялся.
— Две порции того, что у вас есть, — наконец сообщила она, слегка выведенная из себя неожиданным ощущением, что издевались как раз над ней. Прежде, чем она успела сказать что-нибудь ещё, официантка исчезла в толпе, оставив Бриель с Ганной наслаждаться большой сценой, занимающей немалую часть заведения.
— Госпожа, — позвал Ганна. Было очевидно, что он снова решил выговорить ей. В той мере, в какой может посметь лишь столь ценимый вассал, — мы на самом деле хотим привлечь к себе столько внимания?
Бриель широко ухмыльнулась, усаживаясь поудобнее в ожидании заказа.
— Да, Ганна. Именно этого мы и хотим. А сейчас, может, ты уже расслабишься?
При этом Бриель закинула ноги на низкий столик, скрестив тяжёлые сапоги, и попыталась разобрать, что происходит на золочёной сцене. По всему Империуму виды развлечений так сильно разнились, что часто было чертовски трудно расшифровать происходящее: каждый стиль основывался на таком количестве разнообразных культурных идиом, что посторонние почти ничего не могли понять. Даже для тех культур, которые не были привязаны к одному месту, Галактика была настолько огромна, что то, что развлекало одну публику, было совершенно непроницаемо для другой. Но, как бы там ни было, Бриель выросла в по-уникальному свободной и много путешествующей культуре клана вольных торговцев и конечно же считала себя человеком широких взглядов в таких вещах. Однако, то, что разворачивалось на сцене перед ней, довольно сильно отличалось от всего, что она видывала прежде.
Сцену заслоняли плавающие слои дыма, который подсвечивали красным, лиловым и багряным ряды люменов на рампе, но, по мере того, как Бриель смотрела, дым уплыл в сторону, превратив размытые пятна в нечто поразительно чёткое. Посереди сцены стоял невообразимо высокий, худой как скелет мужчина, одетый в диковинный костюм, составленный, похоже, из сотни разных предметов одежды, надетых как попало. На голове у него торчал высокий цилиндр; глаза, благодаря паре тяжёлых промышленных очков со вставленными увеличительными стёклами, казались выпученными, как у рыбы. В одной руке человек держал древний бронзовый вокс-рожок, а другой жестикулировал в сторону ещё примерно десятка фигур, деливших с ним сцену.
На сцене проходило что-то вроде выставки: экспонатами служила группа мутантов, чьи тела были настолько деформированы генетическими отклонениями, что на любой цивилизованной планете такого пристрелили бы на месте. Да и на большинстве пограничных и пропащих миров, вроде Трясины, тоже. Первой реакцией Бриель было схватиться за кобуру на поясе, но она взяла себя в руки прежде, чем ладонь сжалась на рукояти лазпистолета. Понятно, что если мутанты были опасными, то их бы не выставляли так открыто, но такой довод, сказать по правде, звучал не очень убедительно.
Самый крупный из мутантов был здоровенным зверюгой, но Бриель слегка успокоилась, увидев, что лодыжки у него закованы в железо, и тяжёлая длинная цепь уходит за полосатый занавес за сценой. Размерами мутант не уступал огрину — одной из стабильных и более-менее терпимых пород мутантов, которых большая часть Империума признавала дозволенной ветвью фамильного древа человечества. На размерах сходство зверюги с огрином, однако, заканчивалось. Шкура его походила на щербатую древесную кору; руки с накрученными полосами железа представляли собой длинные зазубренные клешни. Морда едва виднелась где-то сбоку от середины груди и состояла из огромной нижней челюсти, массивного лба и угнездившейся в складках кожи между ними пары чёрных глаз-пуговок.
И, словно одна эта зверюга была недостаточно экзотичной, остальные мутанты, собранные на сцене, были столь же уродливы, хотя, по счастью, ни один даже близко не был таким большим. У одного были многосуставчатые руки в три раза длиннее обычных, у второго — три головы и ни одного видимого рта. Один мутант был просто головой на диковинном механическом устройстве, а у другого не было головы вообще: лицо торчало посреди уродливо раздутого живота.
Взмахом руки, который вызвал очередную бурю аплодисментов, похожий на пугало импресарио дал начало следующему акту. Свет погас, уступив слепящему лучу прожектора, и, когда аплодисменты стихли, внимание Бриель привлекло какое-то движение наверху.
В ответ на внезапный шквал хриплой атональной музыки, исходящей из невидимой оркестровой ямы перед сценой, со стропил спустился ярко раскрашенный обруч, в котором изящно устроилась женская фигура, при виде которой толпа сошла с ума совершенно. Ноги у женщины срослись между собой, напоминая рыбий хвост, но это была не самая странная её черта. На плечах женщины сидело две головы, и на каждой выделялись огромные, выпуклые, ярко-алые губы. Никаких других деталей у лиц не было, однако толпа явно видела в этом существе венец женской красоты. Не успела Бриель толком присмотреться, как фигура задвигалась, двусмысленно поводя бёдрами, и обруч начал раскачиваться вперёд-назад, с каждым взмахом пролетая всё дальше над восхищённой толпой. Из толпы тянулись жадные руки, пытаясь хотя бы прикоснуться к объекту своего обожания.
— Наслаждаетесь представлением? — раздался голос за спиной у Бриель. Она застыла, чтобы не показать, что не слышала, как подошёл гость. Фигура, раскачивающаяся в обруче, завораживала — поистине диковинное, гипнотизирующее зрелище, но, в отличие от взгляда, всё внимание Бриель теперь сосредоточила на говорившем.
— Видала и получше, — лениво произнесла она, в то время как Ганна обернулся взглянуть на подошедшего. Бриель выждала несколько секунд и лишь затем лениво повернула голову, одновременно молясь, чтобы прикрытие сработало.
Говоривший, как она и предполагала, бы тем самым человеком, на встречу с которым они прилетели на Трясину. Звали его Барон Разукрас, хотя Бриель так и не сумела выведать, титул это, претензия на вычурность или прозвище. На первый взгляд он показался высоким, худощавым мужчиной неопределённого возраста, но это было лишь поверхностное впечатление. Барон был одет в платье какого-то древнего князька, состоящее из колета, сшитого из яркой переливающейся ткани, рукавов с буфами, пёстрых рейтуз и неправдоподобно большого гульфика, при виде которого на губах Бриель заиграла скабрезная ухмылка. Однако, каким бы диковинным не казался наряд, необычайной внешность барона делал не он. Его лицо.
Барон Разукрас был лоскутным человеком в полном смысле этого слова. Все до единой части его лица были куплены, а чаще — просто изъяты, у кого-то другого и соединены в стоящем сейчас над Бриель человеке. Лицо его представляло собой мозаику, каждый кусочек которой был сращен с соседними. Бриель понятия не имела, что Барон думает о получившемся эффекте, но его никак нельзя было назвать естественным, ибо в лице его не было ни единого совпадающего фрагмента. Но тут до неё дошло, что, скорее всего, в этом и смысл. Барон, видно, специально хотел добиться эффекта эдакой макабрической эксцентричности, чтобы заранее ставить тех, с кем имеет дело, в проигрышное положение.
Источник Бриель сообщал, что эффект не ограничивался лицом барона, и каждый орган его тела был взят от кого-то другого, чтобы создать, как Разукрас хвастался болтливым потаскушкам, что согревали его по ночам, яркий образчик всего человечества в целом. Сама Бриель ничего такого в этом не видела.
