- Почему Вы не вышли, зная русский, и не объявили себя как симпатизирующего?
Он отвечает мне: «Я сделаю это». Подумав: «Я хотел только, чтобы прошли первые дикие дни».
И он добавляет: «Я отмечусь в ближайшие дни в ратуше. Как только появятся снова органы власти, я предоставлю себя в их распоряжение.
(Я думаю, однако, но не говорю ему, что он не отважился выйти из-за своего горба. При виде таких сильных, бьющий ключом ярости мужчин, он чувствовал бы свой дефект, который делал бы его в глазах этих сильных варваров полу-мужчиной, к тому же жалким, что вдвойне более горько). Его голова сидит глубоко между плечами, он с трудом передвигается. Все же, его глаза чисты и умны, его речь скупа.
- Теперь Вы отрезвлены? - я спрашиваю его, - Разочарованы вашими товарищами?
- "Едва ли", отвечает он подумав. И:
- Не следует понимать произошедшее слишком мелко и лично. Инстинкты есть инстинкты, и они успокоились. Они были замешаны на мстительности; так как, наконец, мы сделали им тоже кое-что там в их стране. Нужно все осознать. Вчерашний мир, это наш старый запад. Теперь родится новый мир, и это происходит с болью. Свежий свет проливается на всемирную историю. Страны Европы взорвут свои границы и появятся новые больше образования. Как при Наполеоне, который когда -то уничтожил мелкие королевства, объединяя нации.
Я: «Вы полагаете, что Германия будет в будущем составной частью Советского Союза, Советская Республика?»
Он: «Хорошо бы».
Я: «Тогда упразднят нас, сделают нас бесприютными, чтобы уничтожать нашу народность».
Он: «Вполне возможно, что мы, немцы, которые живут сегодня, только жертва и удобрение в этот переходный период, и, вероятно, еще учителя. Все же, я полагаю, что-то, что заложено в нас, останется с нами при любых условиях. Каждый берет с собой себя самого – повсюду».
Я: «И в Сибирь?»
Он: «Я считаю, что при доброй воле можно основать нормальную жизнь и в Сибири».
Поверить бы этому искалеченному мужчине. Он создал себе здесь хорошее положение, был ведущим химиком большого предприятия по выпуску минеральной воды. Но выдержит ли он физически то, что будущее потребует, вероятно, от нас? Он пожимает плечами.
Иногда я думаю, что я могу выдержать все на Земле, если что-то нанесет мне удар снаружи, а не из засады собственного сердца. Я чувствую себя сгоревшей и выжженной, не знаю, что могло бы взволновать меня еще в будущем. Жизнь продолжается, она идут, наконец, даже в ледяных пустынях. Врач и я пожали руки друг другу, оба почувствовали себя уверенней.
Все-таки, оберегаемая буржуазность боязливо окружает меня здесь в квартире. Вдова чувствует себя снова как хозяйка своих помещений. Она трет и снует вокруг, сунула в руку мне гребень, чтобы я вычесала бахрому ковров. Она занимается в кухне с песком и содой; горюет о Майсенской скульптуре, что у нее пропала во время грабежа в подвале; сетует о жемчужине для галстука, которую она забыла в убежище. Иногда она сидит меланхолично и говорит внезапно: «Вероятно, я засунула ее в коробку?» И начинается, клубки пряжи и старые кнопки перебираются, и, все же, она не находит свою жемчужину. При этом она в остальном превосходная женщина и ни о чем не беспокоится. Она колет ящики лучше, чем я, переняла этот трюк у ее поляка из Львова, которому благодаря его расположению к припадкам бешенства, колка ящиков удавалась, пожалуй, особенно хорошо. (Впрочем, теперь весь дом знает уже разницу: «Украинку – вот так. Тебя – вот так!»)
Сегодня снаружи солнце. Мы таскали бесконечно воду, вымыли простыни, моя кровать только что заправлена. Это сделано, после всех этих прошедших гостей.
Внизу у пекаря толпится много народу, шум и болтовня слышны через наши окна без стекол. При этом нет еще пока хлеба, только номерки для хлеба начиная с завтра или послезавтра. Все зависит от муки и угля, которые ждет пекарь. С несколькими оставшимися брикетами он выпек уже несколько хлебов для дома. Я получала мою хорошую долю. Пекарь не забывал мне, что я вступилась за его жену, когда те тогда парни выдергивали ее. Продавщица Эрна из булочной, которая просидела за шкафом невредимо, принесла нам хлеба в квартиру. Для этого хлеба дом тоже внес свою помощь. У нескольких мужчин, приведенных фрейлейн Бен, были ведро с водой для теста на маленькой тележке. И несколько женщин сгребли лопатой, как госпожа Вендт выражается грубо, «фигню». Так как русские назначили стоящий в магазине обитый бак отхожим местом, то его просто отодвинули немногое вдоль стены и присев на корточки завалили его... Хлеб был заработан честно.
Русские принесли странные деньги. Пекарь показывает до сего дня неизвестно нам купюру в 50 ДМ, вид военных денег для Германии, для нас. За купюру русский офицер получил 14 хлебов. Мастер не смог дать сдачу, русский также не стал настаивать на этом, у него, как мастер говорит, портмоне было нашпиговано полностью такими купюрами. Мастер не знал, что он должен быть делать с деньгами, и отдал русскому хлеб. Все же, он существовал на уплате. Я предполагаю, что нам выдадут тоже такие деньги, которые будут в полстоимости.
Во всяком случае, планы на выпечку хлеба - это первый знак того, что наверху кто-то заботится о нас. Второй знак клеится внизу на входной двери - лист, размноженный на машинке, призыв, подписанный районным бургомистром доктором Соундсо. Аросит о возврате в магазины и учреждения украденного имущества, пишущих машинок, канцелярской мебели, оснастка магазинов и так далее, пока безнаказанно. При более позднем обнаружении украденного угрожает штраф после периода военного положения. Дальше сообщается, что все оружие должно сдаваться. Домам, в которых находится оружие, угрожает также коллективный штраф. И домам, в которых стреляют по русским угрожает смерть. Я едва ли могу вообразить, что кто-то лежит где-нибудь с оружием и ожидает с нетерпением русского. Этот вид мужчин не встречался мне, во всяком случае, в течение этих дней. Мы немцы - не народ партизан. Мы нуждаемся в руководстве и в команде. По советской железной дороге, шла целыми днями по стране, русский говорил мне однажды: «Немецкие товарищи пойдут штурмовать вокзал, только если они купили до этого перронные билеты». Другими словами, и без насмешки: у большинства немцев существует ужас перед незаконностью чего-либо. Кроме того, наши мужчины теперь боятся. Разум говорит им, что они побеждены, что каждое дергание и роптание создает только страдание и ничего не улучшает.
В нашем доме мужчины обходят теперь усердно в поисках оружия. Они обследуют квартиру за квартирой, без сопровождения женщин. Всюду они спрашивают о винтовках, раздобыли, однако, только старую трещотку без крана. Впервые с давних пор я слышал, как снова немецкие мужчины говорят громко, как они двигаются энергично. Они выглядели прямо-таки по-мужски - или, скорее, так же как, что раньше обычно обозначали словом по-мужски. Теперь мы должны найти новое, лучшее слово, которое выдержит и при плохой погоде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
