Вот и первая ловушка на куницу. Зверек сюда покуда не заглядывал. Но ничего, заглянет рано или поздно. Когда-нибудь навестит заветное дупло… А как вторая? Тоже пусто. Подойдя к следующей ловушке, охотник чертыхается с досады: «Эк не повезло!» Приманка съедена, а капкан не сработал. Ясно — примерз спусковой механизм. Ведь знал, что оттепель была, а капкан проверить поленился. И наказан: восемнадцать рубликов недочет. И как раз, когда эти рублики вот как нужны! Эх, и шатко ты, счастье охотничье. Как навалится невезуха, хоть волком вой, хоть караул кричи… В лепеху нужно расшибиться, хотя бы сотню сколотить на первый случай. Трем младшим школьникам по валенкам купить, двум дочкам в институт хоть по десятке выслать. Внести налог за дом. На прожитье семейству, да себе… Ой, до зарезу деньги надо! Шевели-ка, Логинов, лыжонками, меряй версты да зверя имай!
Есть одна особенность у этих шустрых лесных речушек; они внезапно возникают на пути. Вы идете просекой, и вам далеко видится лишь бесконечный лес. Но вдруг лыжня ныряет вниз, вы взлетаете в кустики и слышите под ногами приглушенное бульканье.
Василий Иванович постоянно ходит этой просекой и каждый раз, съехав на лед, притормозит палками и скажет: «Ишь она, как из-под земли выскочила…» Сегодня сильно подморозило, над полыньями стелется парок. Прощупывая палкой путь, охотник приближается к разводью. Вдоль кромки частые заледеневшие следы. Здесь пасется выдра — хитрая, неуловимая, крупнущая, что твой тюлень. Тропа ее тянется берегом, вокруг излучины речки. «Пока неплохо, старым следом пошла. Ишь, как махала! Голодная, видать, в эту пору рыбы-то в реке не густо. Заловится, пожалуй: голодный зверь намного проще сытого. Вот хорошо бы для почину!..» С сердечным трепетом подходит Логинов к мысочку, за которым поставлен капкан. Неужто пусто? Пусто… За шаг до ловушки выдра круто метнулась в сторону. Охотник смачно выругался, рванул из снега за привязку щелкнувший капкан.
— Ах, окаянная! Ну и чутье! Капкан в лучшем виде: прокипячен и хвоею натерт и поставлен-то куда как аккуратно. Вот чертовка! Словно колдовство… Ну ладно, а чего озлился? На зверя озлился! Осерчал, что добыча умнее тебя. Да, братец, тут думать надо, шевелить мозгой! Такая выдра запросто не дастся.
Он снова отправляется по следу и вскоре замечает то, что нужно: валежину, через которую мимоходом перемахнул зверь. Подле нее он устанавливает свежий капкан, на этот раз с надеждой, что выдра попадется, прыгнув через бревно с обратной стороны.
Уж скоро и полдень. Короток северный день в декабре. Придется поспешать: еще к вырубкам нужно податься, лисьи капканы осмотреть. Да те, что на рыся поставлены, на норку. Куничьих по куртинкам с полтора десятка. Вот понаставил их, пожадничал, а силы-то не те, как ни храбрись. Да, тяжело становится… А может, бросить промысел? Податься, что ли, в сторожа? Все постоянный заработок, хоть и невеликий. Не догадался смолоду сурьезной-то профессией обзавестись. А был на всякое способный, хоть плотничать, хоть лодки шить; к машинам, тракторам тянуло. Любое дело не валилось из рук. Он и сейчас без дела обойтись не может. Чтоб лишний час проспать или просидеть? И ребятишек приучил к порядку, к делу. Зато им и легко теперь. И все дается им, образованье и работа… К охоте только неспособные. И правильно, и к лучшему, поди…
Вскоре лыжня подвела к лесовозной лежневке. Навстречу с рыканьем выполз наваленный бревнами МАЗ.
— О, Логинов, — заулыбался шофер. — Ну, как охота? Много ли напромышлял?
— Покуда пусто.
— Ой, врешь! Уж не поверю, чтобы у тебя, да пусто.
— Сурьезно. Плохи дела.
— Ой, прибедняешься. Еще кому скажи, чтоб у тебя да плохи! Знаем тебя. Твое дело — не наше горе. Лисичку заловил — десятка. А мне за десятку знаешь, как вкалывать!
— Лови, пожалуйста, лисичек много.
Шофер задумался, погладил нос пропитанным соляркой пальцем.
— А сколько нужно на охотника учиться?
— Ой, долго, — усмехнулся Логинов. — Всю жизнь, до смерти. Такая наша академия…
— Ладно тебе страху нагонять! Конкуренции боишься?
— Боюсь, что без порток останешься.
— А почему так думаешь? Считаешь, что глупей тебя?
— Да кто же говорит… Давай, попробуй! Коли решил, так отчего же не попробовать?
«Эх ты, тетеря! — усмехнулся Логинов, провожая глазами уползающий лесовоз. — Тебе зайчишку-то не закапканить. Разве что крыс по амбарам ловить…»
На ржавом заболоченном ручье попалась норка. Удача не ахти какая, — дорого, что первая. Капкан схватил заднюю лапку зверька, и он с истошным верещаньем бился на привязке, грызя железо, ветки, лед. И сколько же в ней злобы, в этой гибкой, пушистой, на вид безобидной зверушке. Куда там волку до нее! И что б тут было бы, будь с волка она ростом!.. Ишь, как ощерилась. Вся яростью исходит. С каким остервенением вцепилась в подставленный валенок, даже намертво оглушенная палкой, по-прежнему висит на нем. Охотник, морщась, сдавливает шею зверя… Не то чтобы жалко, но как-то претит. Все же неприятно умертвлять даже такую пакость, как норка.
Да, это самое всегда ему претило, а смолоду вдобавок и жалел. До тех пор был жалетелем, покуда не прозрел, не умудрился. Сейчас он кому хошь докажет, что все это жалетельство от недоумия идет.
Он убирает добычу в сумку, трогается в путь и машинально продолжает думать, по привычке рассуждает сам с собой, порою спорит, иные мысли произносит вслух. Охотник ритмично толкается палками, оглядывает снег, мимоходом подправляет ловушки, а сам все думает о жалости: «Нет ее в природе…»
Случалось ему читывать немало книжек, где животные изображались мыслящими, словно люди, и даже чувствовать умели глубоко: любили, ненавидели, жалели. Особенно запомнилась одна: про волка-мстителя, бесстрашного и благородного, как рыцарь; и про страдальца, старого медведя; про умственного кролика и про многое другое необычное зверье. Все это будто бы было в Америке. Может, там и верно есть такие звери? А он в своих краях похожего не замечал. После понял он, что эти книжки пишутся затем, чтобы разжалобить. Мол, возлюби животное, как ближнего своего… Ишь, как просто у них, у жалетелей! А ведь на самом деле-то куда как сложно все! Вон лосей жалели, плодили, поразвелось их черт те сколько. А после ахнули: лес хоть не сей, — все травят подчистую. С ондатрой вовсе глупо получилось, охраняли ее, запрещали бить, ловить; кишеть она всюду стала, а после мор пошел, и передохла вся… К природе жалость нужно мудро применять. Она своими законами держится. Не сразу и поймешь, где зло, а где добро. Уж, кажется, лисица зайцу самая вражина. А истреби ее, и заяц пропадет… И щука в озере для пользы, и хищный ястреб выдуман не зря. Выходит, жалость-то в природе понимается по-своему. По-нашему — жестокость, а по-ихнему — благодеяние. Все как есть у них наоборот! В том царстве не жалеют, нет. Пощады не дают, да и не просят! Только не всякому это дано понимать. Не гостем надо в лес ходить, чтобы постигнуть это…
Однако уж никак и полдень. Ну и свету! Глаза слепит до невозможности. Слезятся глаза. Видать, сдают, стареют, худо дело. Нельзя охотнику без острых глаз.
Несправедливо мало, ну до обидного же мало человеку лет отпущено. Даже птица иная куда больше живет… Ведь вот как глупо жизнь устроена! До двадцати лет человек растет, до тридцати ума запасается, до сорока — умудряется, после — опыта набирается. А когда всего в достатке: и ума и опыта, только работать бы с пользой-то настоящей, глядь и старость, и всему конец.
Эх, кабы прежние-то силы! Можно бы развернуться ноне. Вон сколько зверя развелось. Одной куницы — пропасть против прежнего. Куда ни глянь — везде у нее понабегано. Разве в старое время видывали такое!.. Тут, конечно, причина известная: перевелся нынче кадровый промысловик. Совсем забыло государство про охотника. Как ты существуешь — никого не касается. А то, глядишь, и тунеядцем обзовут. Дадут ли еще пенсию по старости? По-ихнему выходит, что и не работал. Охота не работа, говорят…
А раньше-то какой почет бывал, как пятилетки-то да стройки начались. Машины за пушнину за границей покупали. Тогда работали охотники за совесть да за интерес. Безвылазно в лесах. Уж как старались! Случалось, по три плана выполняли. Что благодарностей, что уваженья было… Ну что ж, видать, что было, то прошло. Теперь зверосовхозы, массовое производство. Песца да норку тыщами плодят, диковинных расцветок. Оно, конечно, здорово придумали. Научная основа, лешак ее задави. Охотник против эдакой основы, все равно что сапожник против обувной фабрики.
По молодости лет, когда силищи было в избытке, любил, бывало, Логинов с угора вдаль глядеть. В чащобе, под лесинами, ты, как букашка, а на угоре — великан. Все дали кажутся доступными, все расстоянья — плевыми. Уж как манили его эти дали. А ну-ка, что там есть, за долами, за сопками? Уж непременно должен побывать… И добирался, избы ладил, нетронутого зверя промышлял.
