ноги, откинулась назад и снова задумалась. Туман медленно рассеивался.
— Я только одного не понимаю. Если один «Талант» потерян, второй у Чиваса, то кто нам границу открыл? Мы-то сюда как попали?
Лошадь вдруг поморщилась и нетерпеливо засопела.
— Это я не знаю. Говорю, мое дело — отвези, привези. И хватит о делах. Давай как женщины поговорим. Смотри, что у меня есть!
Лошадь задрала ногу и поднесла копыто к лицу Веро, та едва успела отпрянуть. На ноге Лошади маленькой змейкой блестел жемчужный браслет.
— Сорока подарила. Правда, жмет сильно.
— Так сними, ненормальная!
— Не-е-е… Красиво же.
Веро подозрительно прищурилась.
— А это, случайно, не тот браслет, что Лошадник искал?
Лошадь тоже задумалась.
— Тот, не тот… А ты зря сидишь на крыльце. Воздух на рассвете холодный, вмиг продует. Пойдем лучше к нам, в конюшню — там тепло и свет есть. Я думаю, Сорока тебе тоже что-нибудь подарит. Ну, чтобы мы к этому разговору о Лошаднике больше не возвращались.
Лошадь не обманула. В конюшне было уютно и светло. У стены лежало душистое, мягкое сено. Веро вдохнула аромат и тут же, нырнув с головой в сено, закопалась поглубже. Сразу что-то нащупала.
— А-а-а… — возмущенно вылезла из-под травы сорочья морда, — хвост отпусти!
— Слушай, Сорока, — закрывая глаза, блаженно пробормотала Веро, — а тебе никуда не надо? Ну, там на работу? У тебя сумка от писем ломится.
Сорока сонно в клубочек свернулась.
— Успею еще. Привыкла я к вам. А я ведь не каждого в свою душу пускаю. Вы же все равно во дворец поедете — вот я к вам и пристроюсь за компанию. Мне осталось только Чивасу письма отвезти.
— Поехать-то мы, может, поедем, только кто нас туда пустит, — не открывая глаза, отозвалась Веро и вдруг, осененная догадкой, приподнялась на локте и с интересом уставилась на Сороку. — Слушай, а может, ты нас проведешь как-нибудь?
— Ты что? — зевнула птица, — там такая охрана. Меня только благодаря почтовой сумке туда пускают. Там даже крысы в подвале с бейджиками бегают. Ничего у вас не получится. Никакого воображения не хватит туда попасть. Это невозможно…
И Веро уже почти засыпала, когда до нее донеслась последняя фраза. Про «невозможно». Одно «невозможно» с ней однажды уже случилось.
Глава 10
…В детстве Веро от прабабушки достался старинный рояль. Огромный черный инструмент занимал полкомнаты и вселял ужас.
— Ужас… — подтвердил Максимильян, — и ведь кто-то должен на нем играть. Ну, в память… Мне кажется, Веро, ты очень способна. Ну, очень. Может, даже великой пианисткой станешь.
— А? — не успела сказать Веро, и родители записали ее в музыкальную школу.
Сначала было незаметно — несложные пьесы, неловкие пальчики. Но в конце второго года пришлось признать: у Веро нет способностей к музыке, абсолютно никаких.
Она заваливала экзамены, не помнила партии, с трудом освоила нотную грамоту. Забывала расписание, вместо двух часов занималась по десять минут и всегда плелась в отстающих. Потом возглавила отстающих. Потом даже стала в чем-то примером. Кто пропустил занятие по хору? Веро. Кто не сдал зачет по гаммам? Веро. Не будешь заниматься, будешь как Веро, будут пальцы не гнуться, как у Веро, будешь стыдом всей школы.
Но еще большим позором было то, что она дико боялась публики. Когда Веро просили сыграть, у нее проявлялись все симптомы панической лихорадки: потели ладони, дурела голова и на клавиши она пялилась в таком изумлении, что просившие уже сами извинялись и упрашивали ее не играть.
Особенно страшно было на экзаменах, когда она стояла перед дверью, старалась унять сердцебиение и судорожно вспоминала, с какого аккорда начинать. Еще через две минуты срывалась с места и мчалась в соседний класс повторить трудное место. Падала на стул, открывала крышку инструмента, и тут оказывалось, что трудное место она помнит — она легкое забыла!!!
А в коридоре уже орали: «Веро! Веро!»
Веро бежала обратно, поднималась на сцену и выдавала такой ужас, что оставалось только встать и красиво поклониться.
— Твердая тройка, — говорили сердобольные преподаватели, — молодец. Красиво поклонилась.
— Меня это так беспокоит, — поделилась однажды Веро со своей подругой, талантливой пианисткой. — Словно в мозгу вместо извилин сплошные белые пятна. Я так переживаю. Так переживаю. Может, к врачу обратиться?
— А может, надо начать больше заниматься? — ответила та.
Так Веро доучилась до конца школы. Последний год считался самым важным — все мечтали поступить в консерваторию. Даже те, кто не «блистал», втайне надеялись на чудо. Дело в том, что каждый год консерватория выбирала несколько музыкальных школ, проводила конкурс талантов и победителям вручался грант на обучение. В тот год выбор пал на школу Веро. Новость потрясла всех, доведя директрису до обморока. Легкомысленная пора закончилась, все засели за гаммы. Занимались, как никогда, много, ревновали, соперничали, каждый считал, что у другого пьеса красивее. Веро, как всегда, ни с кем не соревновалась, продолжала расхлябанно ходить на уроки и все витала в облаках. Размышляла, в чем же ее талант, ничего не понимала и уже была готова учиться где угодно, лишь бы математику не сдавать.
По правилам в конкурсе должны были участвовать все выпускники. Веро поручили несложную польку, поместили в конец программы и в надежде, что до нее очередь не дойдет, отпустили на все четыре стороны… А потом оказалось, что в день выступления, когда все пили валерьянку, Веро была самым спокойным человеком в школе. Конкурс начался в десять утра, к четырем Веро еще прогуливалась по коридору, а к пяти стала поглядывать на часы и беспокоиться, что к семи не успеет с Максимильяном в кино. Поэтому, когда ее вызвали, она быстренько просеменила к инструменту, забралась на сцену и красиво взмахнула руками… Всю душу вложила. Комиссия же не знает, что на этом все. И вдруг услышала:
— Подождите-подождите…
Седой профессор приподнялся с места и, водя носом по программке, переспросил:
— Вы собираетесь польку играть?
— Ну да, — насторожилась Веро, — польку.
— Польку, — с тихой радостью повторил профессор.
За последние восемь часов комиссия прослушала семь одинаковых вальсов, одиннадцать прелюдий, четыре сонаты и очень устала от талантов. Веро со своей веселой пьесой заметно выбивалась из академической программы.
— Полька! — не скрывал счастья профессор. — А разве это не ансамбль в сопровождении аккордеона?
Тут уже перепугалась сама директриса. Нервно дергая за рукав своей кофты, она тихо лепетала, отводя взгляд:
— Это ансамбль. Да. Но девочка готовила отдельное выступление.
— А несите-ка мне аккордеон. Сейчас мы проверим вашу девочку.
Ужас в глазах директрисы трудно было чем-то измерить.
— Но для ансамбля нужна отдельная подготовка.
