Курьер тем временем достал из папки бумаги, объяснил:
– У вас в заказе бутылка вина, поэтому надо написать вот тут дату вашего рождения, а здесь поставить подпись. Извините, такие правила.
– Да знаю я ваши правила, – улыбнулась Луиза Захаровна. – Давайте, напишу.
Ручка, которую дал ей курьер, из последних сил выдавила бледные «17. 12», почти невидимые «1» и «9», и почила с миром. В смысле окончательно перестала писать. Курьер смутился и принялся судорожно шарить по карманам комбинезона; по выражению его лица было ясно, что запасной ручки у него нет, и он об этом прекрасно знает. Но готов демонстративно искать ее до конца времен, если его не остановить.
– Ничего страшного, – сказала ему Луиза Захаровна. – Свою принесу.
И пошла в комнату за ручкой. А когда вернулась, кудрявый курьер стоял у окна, опираясь на подоконник, и как-то подозрительно шумно дышал.
Подошла, тоже выглянула в окно. Алые стены домов отражаются в зеркальных тротуарах, прозрачные птицы-альбиносы деловито скачут по ветвям белоствольных деревьев. Шеттал. Один из самых ближних городов, часто проявляется. В детстве ужасно его боялась: из-за отражений ей казалось, что по земле текут кровавые реки. Но ответственность за интерпретацию всегда лежит на интерпретаторе. А на самом деле Шеттал мирный, спокойный город, кажется, очень удобный для жизни – насколько вообще можно судить о городе, на который смотришь из окна.
Одного взгляда на лицо курьера хватило, чтобы понять: он видит то же самое. Надо же, как ему… повезло? Не повезло? Кто знает. Это ему решать.
Сказала очень спокойно, почти равнодушно, словно речь по-прежнему шла о содержимом пакетов:
– Если вы увидели в этом окне нечто необычное, это не означает, что вы внезапно сошли с ума. Просто бывают такие окна, из которых можно увидеть разные удивительные вещи. И люди, способные эти удивительные вещи разглядеть. Нас исчезающе мало, но все-таки мы есть.
– Извините, пожалуйста, – почти беззвучно ответил курьер. – Все в порядке. Ничего необычного. А… а что необычное там должно было быть?
– Ну, если ничего необычного, то и говорить не о чем, – усмехнулась Луиза Захаровна. И сжалившись, добавила: – Такие уж окна в моем доме. Иногда в них можно увидеть не улицу Лидос, откуда вы только что пришли, а… – ну, к примеру, белые деревья, алые дома и улицы, словно бы залитые кровью. Но на самом деле никакой крови там нет. Просто тротуары зеркальные, в них отражаются стены домов, и получается такой вот интересный визуальный эффект. Впрочем, неважно. Я принесла ручку. Давайте подпишу вашу бумагу. Где она?
– Визуальный эффект? – повторил курьер. – Нет, постойте. Вы сказали, белые деревья и алые дома? И кровь на тротуарах… ладно, предположим, не кровь. Вы что, серьезно? То есть мне не мерещится? Вы их тоже видите? Как такое может быть?
– На самом деле сложно сказать, мерещится вам или нет, – вздохнула Луиза Захаровна. – Никаких доказательств подлинности я вам при всем желании не предъявлю. Но да, лично я тоже все это вижу – вот прямо сейчас. И не только сейчас, а почти всегда. Каждый день. В детстве думала, так и надо, на то и окна, чтобы за ними творились разные чудеса, главное, взрослым не говорить, они вечно все портят. Потом стала старше и поняла, что я сумасшедшая. Но решила, что если продолжать молчать и не подавать вида, никто не догадается. Правильно в общем решила, мама до самой смерти так ничего и не узнала. И сестра. И вообще никто.
– То есть они ничего необычного в этих окнах не видели?
– Ничего, – кивнула Луиза Захаровна. – Ни они, ни другие родственники. Ни мои одноклассники, которых я специально приглашала в гости, чтобы подвести к окну – а вдруг тоже увидят?
– И?..
– Никто, ни черта.
– Я бы на вашем месте, наверное, сам к врачу запросился, – мрачно сказал курьер.
– Тогда были другие времена, – заметила Луиза Захаровна. – Психиатров боялись куда больше, чем самых страшных болезней. И даже не то чтобы совсем зря. И я тоже боялась. Сто миллионов ужасных галлюцинаций была готова перетерпеть, лишь бы никто ни о чем не догадался и не потащил в дурдом. Тем более, что ужасными эти неведомые города никак не назовешь. А в один прекрасный день выяснилось, что они не совсем галлюцинации. По крайней мере, их вижу не только я.
– А как это выяснилось?
– Да очень просто. Как с вами сейчас. Когда я училась в десятом классе, мама нашла мне учительницу, как сейчас говорят, репетитора, чтобы подтянуть математику перед выпускным экзаменом. Договорилась с дочкой своей сотрудницы, студенткой-старшекурсницей, потому что настоящий преподаватель обошелся бы гораздо дороже; неважно на самом деле. Важно, что Милда – так ее звали – пришла в наш дом, увидела в окне примерно то же самое, что и вы, и заорала как резаная. Я попыталась ее успокоить, но не преуспела. Милда ушла и больше не возвращалась; уж не знаю, какую отговорку она нашла, но математику мне пришлось зубрить самой. Не представляю, как бедняга справилась с этим эпизодом; скорее всего, решила: померещилось, – и постаралась забыть. Зато для меня наша встреча стала огромной удачей. От Милдиных воплей рухнула ледяная стена, которую я выстроила между якобы безумной собой и остальными людьми. Вдруг стало ясно: никакая я не сумасшедшая, просто у некоторых людей с реальностью свой, особый договор – видеть то, чего для остальных как бы нет. С того дня я больше не одна на всем белом свете. Ну, скажем так, не настолько невыносимо одна, как прежде. А потом, много лет спустя, у меня появились и другие свидетели. Еще два человека. Не то чтобы много, но в моем положении каждый «еще один» – почти целый мир.
Курьер слушал ее с таким потерянным видом, что Луиза Захаровна милосердно добавила:
– Вы имейте в виду, ничего страшного с вами пока не случилось. Подумаешь – что-то не то в чужом окне увидели. Плюньте и живите спокойно. Можете смело сказать себе, что… ну, например, не выспались. Или отравились. Или даже случайно нарвались на заскучавшую отставную гипнотизершу в моем лице и стали жертвой нелепого розыгрыша. Чего только не бывает. Совершенно не обязательно выворачивать свою жизнь наизнанку из-за одного-единственного необъяснимого случая. Не беспокойтесь, эти видения не начнут всюду вас преследовать. Главное, никогда не ходите в кофейню на Вокечю угол Швенто Микалояус; там еще над входом черный ромб вместо вывески. И в Общий читальный зал Университетской библиотеки лучше не заглядывайте. И в лавку пряностей напротив цветочного рынка на Венуоле. И… В общем, в городе есть еще несколько подобных окон, но их не слишком много. Вероятность, что вы туда однажды попадете совсем невелика. Это только меня угораздило родиться в доме с такими интересными окнами. И всю жизнь тут прожить.
– А почему вы не переехали?
– Сперва просто не могла. Дети не выбирают, где жить. А как закончила школу, сразу уехала учиться в Питер; тогда он еще назывался Ленинград. Мама не хотела меня отпускать, но я смогла ее убедить. Удрала от своих наваждений, жить бы и радоваться, но я затосковала. Да так сильно, что через два года перевелась на заочный и вернулась домой. Мама была рада, а я получила обратно свои окна. И свои наваждения. В смысле все эти города.
– Города? То есть они разные? Их много?
– Да, довольно много. За свою жизнь я насчитала сто сорок шесть. Некоторые показываются очень редко, другие почти каждый день. Не знаю, от чего это зависит. И расспросить, сами понимаете, некого. Досадно, но это так.
Помолчали. Наконец курьер взял подписанную бумагу, нерешительно переступил с ноги на ногу и спросил:
– Значит я могу продолжать считать себя нормальным?
– Можете, если получится, – невольно улыбнулась Луиза Захаровна. – А если не получится, звоните. Я прожила долгую жизнь и успела придумать много разных способов себя успокаивать. Глядишь, и на вас какой-нибудь из них подействует. Не стесняйтесь. Мой телефон у вас есть.
Курьер не просил его провожать, но Луиза Захаровна не поленилась обуться, выйти в парадную и собственноручно открыть дверь. Сказала:
– Улица, как видите, на месте. И красного здесь – только ваш фургон.
Он кивнул:
– Спасибо. Честно говоря, я боялся, что выйду, а тут то же самое, что было за окном. И куда мне тогда деваться?
– Совершенно нормальное опасение, – утешила его Луиза Захаровна. – Вы же только что своими глазами видели, что никакой улицы Лидос больше нет. Взрослому человеку непросто вот так сразу взять и перестать доверять собственному зрению. Однако факт остается фактом: моими заоконными наваждениями можно только любоваться, целиком туда не провалишься, даже если захочешь. Даже если очень захочешь. К сожалению, это так.
– «К сожалению»?! – почти возмущенно переспросил курьер.
– К сожалению, – эхом повторила она.
Курьер посмотрел на нее очень внимательно, как будто впервые увидел. Серьезно кивнул. Пошел было к машине, но вдруг остановился, обернулся и сказал:
