в заглавии. Но почти все его сатиры содержат в заголовке и указание на адресата. Тем самым сатира приобретает признаки послания, в том числе более личный, интимный характер: «О различии страстей человеческих. К архиепископу Новгородскому» (сатира III); «О воспитании. К князю Никите Юрьевичу Трубецкому» (сатира VII). В других случаях подобное посвящение имеет не конкретный, а условный, игровой характер: «На состояние сего света. К солнцу» (сатира IX), «О опасности сатирических сочинений. К музе своей» (сатира IV).
Аналогично озаглавлена и первая – лучшая – сатира Кантемира: «На хулящих учения. К уму своему». Сатирическое изображение хулителей учения, науки, просвещения становится, таким образом, беседой с самим собой. Сатира приобретает признаки уже не послания, а печального размышления, элегии.
Над циклом Кантемир, как мы помним, работал очень долго, редактировал тексты в связи с изменением взглядов, в том числе особенностей стиха, а также написал подробные комментарии к ним, которые стали не только разъяснением, но и важным дополнением к стихам, подобно пушкинским примечаниям к «Евгению Онегину».
Первое примечание объясняет общий замысел, объект сатиры и обстоятельства ее появления: «Сатира сия, первый опыт стихотворца в сем роде стихов, писана в конце 1729 года, в двадесятое лето его возраста, – трогательно признается автор. – Насмевается он ею невежам и презирателям наук, для чего и надписана была „На хулящих учения“».
Сатирическое «насмевание» состоит из 196 стихов и делится на три композиционные части (четкая риторическая структура – вступление, основная часть, заключение – характерна и для других сатир Кантемира).
Вступление (оно занимает 22 стиха), в свою очередь, двучастно. Сначала автор обозначает, вводит общую тему сатиры, причем парадоксальным, отрицательным путем. Он обращается к уму с предостережением: может быть, не стоит писать, понуждать руки к перу; славы в наше время можно достигнуть и более легкими путями, богатства этот труд тоже не принесет.
Кто над столом гнется,
Пяля на книгу глаза, больших не добьется
Палат, ни расцвеченна марморами саду;
Овцу не прибавит он к отцовскому стаду.
Однако, вопреки очевидности, автор все-таки пишет, размышляет, сочиняет сатиру, занимается трудом, осененным девятью сестрами-музами.
Вторая часть вступления содержит похвалы юному императору Петру II (1715–1730), в недолгое царствование которого (1727–1730) сочинялась сатира. Этот обязательный панегирик, однако, тоже оканчивается сатирическим уколом, обращенным к лицемерным подданным: «Но та беда: многие в царе похваляют / За страх то, что в подданном дерзко осуждают».
Основная часть сатиры, «средник», строится как своеобразная портретная галерея, характеристика персонажей, представляющая своеобразный триптих.
Кантемир начинает сатирическое изображение с четырех саморазоблачительных монологов. В первой редакции эти персонажи были безымянны. В последней – получили условные имена. А в примечаниях Кантемир прямо выявил их сатирический смысл, высмеиваемые черты.
«Вымышленным именем Критона (каковы будут все в следующих сатирах) означается тут притворного богочтения человек, невежда и суеверный, который наружности закона существу его предпочитает для своей корысти. – Под именем Силвана означен старинный скупой дворянин, который об одном своем поместье радеет, охуждая то, что к распространению его доходов не служит. – Лука – пьяница, с вина румяный и с вина, часто рыгая, говорит и проч. – Медор. Щеголь тем именем означен».
Таким образом, главными сатирическими объектами в сатире Кантемира становятся столь разнородные типы, как религиозный лицемер, эгоист-скупец, гуляка-пьяница и модник-щеголь.
В каждом из монологов Кантемир старается найти какое-то острое, точное выражение, афоризм, в наибольшей степени выражающий суть данного типа.
Расколы и ереси науки суть дети;
Больше врет, кому далось больше разумети;
Приходит в безбожие, кто над книгой тает…
‹…›
Теперь, к церкви соблазну, Библию честь стали;
Толкуют, всему хотят знать повод, причину,
Мало веры подая священному чину…
Критон – идеолог. Он сокрушается об утрате почтения к церкви, распространении просвещения, самостоятельном, а не начетническом чтении Библии.
Силван критикует новые времена и новых людей с другой стороны:
Учение, – говорит, – нам голод наводит;
Живали мы преж сего, не зная латыне,
Гораздо обильнее, чем мы живем ныне;
Гораздо в невежестве больше хлеба жали;
Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли.
‹…›
Землю в четверти делить без Евклида смыслим,
Сколько копеек в рубле – без алгебры счислим.
Силван – ограниченный практик. Ученым занятиям он противопоставляет здравый смысл и вечные жалобы стариков-консерваторов на то, что раньше люди жили гораздо лучше, чем в новые времена. Доказать ему, что прямой связи между изучением латыни и неурожаем нет, наверное, невозможно.
Лука, названный Кантемиром в комментарии пьяницей и начинающий свой монолог с отталкивающего жеста (рыгая), на фоне других хулителей просвещения кажется в чем-то обаятельным. Он, вероятно не подозревая об этом, исповедует эпикурейскую философию: наслаждайся жизнью, пока жив.
Что же пользы иному, когда я запруся
В чулан, для мертвых друзей – живущих лишуся,
Когда все содружество, вся моя ватага
Будет чернило, перо, песок да бумага?
В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:
И так она недолга – на что коротати,
Крушиться над книгою и повреждать очи?
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?
Автор, однако, в отличие от героя, знает, какими источниками он вдохновлялся в данном случае. В примечании для любознательного читателя он дает ссылки на оды Горация и элегии Овидия и приводит цитаты на латинском языке, тем самым практически опровергая Силвана («Живали мы преж сего, не зная латыне»).
Щеголь Медор, вероятно, самый неинтересный персонаж в этом ряду. Поэтому автор даже не приводит его монолог, а пересказывает в косвенной речи: «Медор тужит, что чресчур бумаги исходит / На письмо, на печать книг, а ему приходит, / Что не в чем уж завертеть завитые кудри…»
Как мы уже говорили, примечания для Кантемира – не обычные пояснения, а полноценный элемент, часть художественного мира сатиры. Только заглянув в примечания, мы можем понять некоторые тропы или получить более детальное представление о мировоззрении автора.
Краткая характеристика Медора после только что приведенных строк завершается загадочными сравнениями:
Не сменит на Сенеку он фунт доброй пудры;
Пред Егором двух денег Виргилий не стоит;
Рексу – не Цицерону похвала достоит.
Даже несведущий читатель легко сумеет установить, кто такие Сенека, Виргилий и Цицерон (Кантемир тоже комментирует их). Но только из комментария мы можем узнать: «Егор был славный сапожник
