Вечером, когда Ива, простившись, ушла к себе, Филипп Сергеевич устроился у нее в ногах с твердым намерением охранять свою хозяйку до утра, не смыкая глаз, и немедленно уснул. Вася тоже лег в постель и стал думать.
Города, как люди, иногда бывают в плохом настроении, а иногда в хорошем. Ни того ни другого нельзя было сказать о Шабарше. Но город нервничал. Город был в ожидании событий. Люди сидели по домам, а бумаги сцеплялись на улицах без малейшего повода, а иные улетали, хотя погода была безветренная и даже моросил дождь. Под утро прояснилось, и Филипп Сергеевич, у которого было острое зрение, увидел несколько бумаг, плавающих в пространстве и, очевидно, подумывающих о возвращении домой. С неба свалился и начал шататься по городу большой плакат на тоненьких, но выносливых ножках, потому что его видели одновременно в пяти-шести местах. Постоял он и перед окнами гостиницы, так что наши путешественники могли ознакомиться – это было утром – с его содержанием. Крупными зловещими буквами на нем было начертано: «За неосторожное обращение с огнем – смертная казнь».
И что еще странно, по неизвестной (на первый взгляд) причине над городом образовались две туманности: одна стояла над гостиницей «Отдохновение души», прямо над номером Васи, а другая – над крышей дома, который ничем не отличался от других, а на самом деле, как мы знаем, загадочно отличался.
Скажем сразу: туманности эти были прямым следствием размышлений, с трудом пробившихся через чердачные помещения и кое-где потрескавшийся шифер: Вася думал о том, что он скажет Леону Спартаковичу, а Его Высокопревосходительство думал о том, что он ответит Васе.
Я забыл упомянуть, что Вася давно отказался от женского парика, искусно переделанного в мужской, не говоря уж об эспаньолке. Что касается Кота, то он, отправляясь на свиданье с Розалиной, иногда надевал жокейскую шапочку, хотя и без шапочки имел большой успех, и не только у Розалины.
Мы помним, как равнодушно отнеслась Шабарша к появлению наших путешественников. Но сейчас они чувствовали, что за ними неотступно следит чей-то внимательный взгляд. Их уже знали, и гримироваться было не только смешно, но бесполезно. Вот почему Ива не выходила на улицу и пряталась в шкаф, когда горничная по утрам убирала номер. Превращение маленького «и» в большое должно было оставаться тайной. Надолго ли? Кто знает. Во всяком случае, до тех пор, пока не состоится Большой Разговор, ради которого Вася приехал в Шабаршу.
Наутро после возвращения Ивы было устроено совещание, на котором обсуждалась предстоящая встреча.
– Нет, судьба – это слишком неопределенно, – возразила Ива, сохранившая еле слышный смолистый запах леса. – Не судьба, а справедливость, без которой, в конце концов, скучно жить, а умирать, мне кажется, еще скучнее.
Филипп Сергеевич ядовито усмехнулся.
– Философия, – заметил он. – И почему ты думаешь, дитя мое, что без справедливости скучно жить? Кому скучно, а кому весело.
– А может быть, надо попытаться доказать Леону Спартаковичу, что совесть все-таки есть? – предложил Вася. – Даже если у него ее нет.
– Совесть? – возразил Кот. – Товарищи, вы смеетесь? Его Высокопревосходительство – человек дела.
– Мне кажется, начать надо так, – сказал Вася. – «Наконец-то мы встретились! И вы знаете, я ведь очень сержусь на вас и требую, чтобы вы помогли людям, которым так жестоко отомстили! И за что? Как вам не стыдно! Перед лодочником вы должны не только извиниться, но выхлопотать для него пенсию, даже если ему еще нет шестидесяти лет. Для баскетболиста Славы вы можете сделать многое: пускай его команду пригласят на состязания в Москву и она выиграет у ЦСКА или „Динамо“. Как-никак вы подло поступили, разлучив его на полгода с невестой. Ведь если бы не я…» Впрочем, упоминать, пожалуй, обо мне еще рано. Ну как?
– Жалкий лепет интеллигента девятнадцатого века, – с отвращением сказал Кот. – Чудак, у тебя в руках единственное оружие, которого он боится. Ты можешь потребовать от него полмира…
– И пару коньков в придачу, – прибавила Ива, вспомнив Андерсена.
– А ты собираешься просить пенсию для лодочника! На твоем месте я начал бы так: «Послушайте, вы, кажется, считаете себя воплощением мирового зла? Ха, ха! Вы – просто мелочь! Едва ли Мефистофель стал бы болеть за „Спартак“ или позволил бы себе напиться и оказаться в грязной луже, как это случилось с вами!»
– А по-моему, Филя, ты не прав, – возразила Ива. – Не такое уж это страшное оружие! Даже если бы Леон Спартакович превратился в солдата, который сражался против Ясона, он не пропал бы в стране, где на каждом углу висит объявление: «Требуются сторожа, дворники, разнорабочие». Кроме того, к нему вернулась бы молодость, а он – это я слышала своими ушами – только и мечтает об этом.
Вася задумался.
– Ну нет, – сказал он наконец. – Если бы это было так просто, пылинки не кружились бы в лунном свете и пастушеская дудочка молчала бы, когда я появился на свет. И Леон Спартакович не был бы поражен, убедившись, что я похож на молодого человека, которого он некогда оклеветал и пытался убить. «Он потеряет свободу выбора в превращениях, – сказал старый Ворон. – Но надо, чтобы это имя было брошено ему в лицо человеком, который не боится смерти». А я, между прочим, боюсь смерти. Это так естественно: любить жизнь и бояться смерти! Смешно говорить о себе: «Я предназначен». Но уверяю вас, что он щадит меня, хотя знает, что мне известно его подлинное имя. Больше того, он ждет нашего разговора.
– Как бы не так, – проворчал Кот.
– Эта гостиница, например, могла сгореть, хотя за неосторожное обращение с огнем грозит смертная казнь. И вместе с гостиницей
