— И так же точно строят по всему городу. Верно? Студенты уже давно поняли, о чем я… Но то, к чему я клоню, очень уж им непривычно, идет вразрез с установившимися мнениями. На лицах — работа мысли: ищут аргументы «против».
— Это все за счет нефти…
— Вы не говорили, за счет чего, вы говорили про нищету. Так нищая мы страна, или нет?
Новый приступ работы мысли…
Как бы придумать еще что-нибудь…
— А зато у нас депопуляция! — Все тот же парень в очках и с оттопыренными ушами.
— Ага! — Разглаживаются лица. — Нас с каждым годом все меньше и меньше. Вымираем!
— А на наше место приходят ваши любимые китайцы! — ликует девица с кукольным, старательно «сделанным» личиком, торжествующе тыкает пальцем на площадь.
Я не спрашиваю, каким образом киргизы под началом хохла вдруг превратились в китайцев. Не уточняю даже, с каких пор они «мои любимые».
Мне страшно. Все оказалось еще глобальнее и страшнее, чем я думал, еще хуже… По лицам студентов ясно видно — они наконец-то доказали сами себе, что привычная картина верна: что Россия — страна если и не нищая, то все равно ее богатство — «неправильное», впрок не пойдет, потому как «страна дураков», все равно все будет плохо и «не так», и родиться в России всем нам ужасно не повезло. Даю повеселиться, проораться…
— Ребята… Вы уже говорили, но давайте еще раз: почему сегодня нет Маши и Тани?
— А их и не будет! В декрет ушли.
Группа с удовольствием рассказывает мне, когда рожать Тане и Маше, какие у них мужья, кого ждут…
— Так-так… Здесь сидят десять молодых женщин… У кого есть дети?
Взметнулись две руки.
— У двоих. Еще две скоро родят. Четверо из двенадцати. При том, что вам всего-то лет по двадцать одному — двадцать два. Это наводит на размышление?
По лицам видно, что наводит, еще как наводит!
— Всего здесь сидит семнадцать человек. Кто из вас — единственный в семье?
Поднялось три руки.
— Кто из семьи с двумя детьми? Поднимаются одиннадцать рук.
— Значит, три человека — из семей, где трое и больше?
— Нас у отца пятеро, — произносит спокойный парень с задней парты (до сих пор он в разговоре не участвовал) и уточняет: — В двух семьях.
— Спасибо… Считать умеете? Ну и посчитайте, вымирает ли та часть русского народа, к которой принадлежит ваша группа. Я не шучу! Возьмите ручки и посчитайте! Ну?! Считайте!
— Можно и устно… Не вымирает.
— И у вашего поколения в группе куча детей. Уже!
— Так то образованный слой… Из обеспеченных…
— Скажите… Вот вам лично сегодня сколько встретилось беременных женщин на улице? По дороге в институт?
Я тыкаю пальцем в ту девицу с кукольным личиком (чем-то она мне не нравится). Стоит теплый сентябрь, женщины ходят в легких платьицах, и выполнить мое задание не трудно.
— Не считала…
— Но много? Или мало? На первый взгляд?
— Четыре или пять, — уточняет ее соседка.
— А я встретил чуть ли не десяток — и беременных, и с детьми…
Группа вспоминает, сколько кто встретил беременных, и окончательно обалдевает.
Неужели Россия — богатая страна, и неужели народ в ней не вымирает?! Какие невероятные новости! Как удивительно! До чего это странно и непривычно!
Самое удивительное, что многие все равно не примут реальности, если она расходится с их привычными представлениями.
Ну очень им дорога вера в убожество России, в ее страшную историю, плохую культуру, негодную жизнь и неизбежный скверный конец.
И я задаю последний вопрос:
— Ребята… Как вы думаете, зависит наше будущее от того, во что мы верим?
— Ясное дело, зависит…
С этим согласны все, все кивают.
— Тогда ответьте: что может ждать народ, который считает самого себя глупым и неумелым, свою страну — страной дураков, свою историю — нагромождением нелепостей? Что может ждать такой народ, независимо от природных ли богатств, умений ли, талантов самого народа? Что?
— Ну что… Вымрет, конечно.
— А если и не вымрет, все равно государственность не удержит…
— Или найдет себе хозяина, пусть хозяин его всему научит…
— Очень хорошо! Ребята, вы сейчас назвали большую часть теорий, с которыми носятся очень многие ученые и даже государственные деятели. Еще вопрос: что ждет государство, государственные деятели которого так считают?
Лица расплываются в улыбках: всем ясно, что ожидает такое государство. Наконец одна девушка решается:
— Как они придумают, так и будет…
— Отлично! А теперь такой вопрос: как надо думать о себе, чтобы стать умным, сильным и богатым?
На лицах опять цветут улыбки. Для всех очевидно:
— Надо считать себя сильным… богатым… здоровым…
— Нужно позитивное мышление!
— Нужно думать, что сделать для процветания! Тот же спокойный парень с задней парты:
— Нужно правильно оценить свои возможности и развивать все хорошее.
— Приятно слышать умные слова…
Откуда?!
Почему же катастрофические мифы у нас пустили такие глубокие корни? Эти опаснейшие мифы? Мифы, которые буквально выбивают из рук любой инструмент, не дают сделать никакого осмысленного дела? Мифы, которые убивают?
Читатель вправе не согласиться со мной, но похожее, началось после переворота Петра I. И связано это с одной особенностью православной исторической психологии.
… В первый век своего существования христианская церковь видела мир как арену столкновения добрых и злых сил. Не было в мире ничего, что не было бы или праведным, или грешным. Любое решение императоров, любое явление в природе было или хорошим, святым, или плохим, грешным. Животные, даже минералы, звезды, народы и отдельные люди жестко разделялись на «положительных» и «отрицательных», святых и грешных.
В XIII веке католики признали существование рая, ада и чистилища — особого места, где души проходят искупление мелких, не «смертных» грехов, и попадают потом все же в рай. В западном христианстве появилось представление о нейтральном — о личностях, явлениях и поступках, которые не грешны и не праведны. И пока не затрагивалась сфера грешного и святого, западное общество могло изменяться, не ставя под сомнение свои важнейшие ценности. Научившись у арабов делать бумагу и создавая горнорудную промышленность, западные христиане и не грешили, и не приближались к святости.
Восточное христианство продолжало жить в мире, где не было ничего нейтрального — такого, что не было бы ни грешным, ни праведным. Византийские ученые состоялись как невероятнейшие моралисты. Они тратили массу времени на объяснения того, как блаженны птицы, которые склевывают в садах насекомых, как они полезны для человека, и вообще, как хорошо, что они есть. Для них важны были не только, а часто и не столько факты, сколько их религиозно-морализаторское истолкование.
Русь и в XIII, и в XVII веках в представлении русских оставалась святой землей, в которой все было абсолютно священно и праведно. Любая мелочь, включая обычай класть поясные поклоны, спать после обеда или сидеть именно на лавке, а не на стуле, была священным обычаем; отступиться от него значило в какой-то степени отступиться и от христианства. Естественно, в эти священные установки нельзя было вносить никаких изменений. Начать иначе пахать землю или ковать металл значило не просто отойти от заветов предков, но и усомниться в благодатности Святой Руси.
А все остальные страны, и восточные, и западные, рассматривались как грешные, отпавшие от истинной веры. Даже в конце XVII века прикосновение к «инородцу» опоганивало; входить к нему в дом и есть его пищу было нельзя с религиозной точки зрения. Немцы оставались теми, кто используется, но у кого почти не учатся. А русское общество бешено сопротивлялось всяким попыткам его хоть немного изменить.
В такой системе ценностей невозможно учиться постепенно, вводя изменение за изменением. Для того чтобы учиться у Европы, нужно было все «перевернуть»: объявить плохое хорошим и хорошее плохим, грешное праведным, а всегда бывшее праведным — как раз грешным.
Петр это и сделал — перевернул систему ценностей. Святую Русь он объявил отсталой и дикой, несовершенной и грубой. Грешные западные страны, населенные чуть ли не бесами, объявил цивилизованными и просвещенными, источником знания и культуры. В такой перевернутой системе ценностей само собой получалось, что грешная, ничтожная Русь просто обязана перенимать мудрость у праведного ученого Запада.
Теперь как раз немецкая одежда повседневна на обритых дворянах, на свадьбе же бородатых шутов одевают в русскую народную одежду, а в гимназиях XVIII века русскую одежду будут заставлять надевать лентяев и двоечников. В НАКАЗАНИЕ — как столетием раньше надевали немецкую.
