Пашай, выглядывая из-за плеча Васенко, – верил бы в красный угол устроил, а он их рядом с дьявольскими масками поставил.
Разноцветные, пожухлые лики святых, почти все, будто от яркого огня, опустили веки преувеличенных глаз, только ангелы да малютки на руках святых мадонн таращились озорно. А около икон сидели, задумавшись, гримасничали, танцевали и воздевали длани к небу различные безрукие и многорукие божки и тотемы.
– Это ж для него не святые иконы, это богатство на полках и по стенам развешано. – Роман указал рукой на другую стену, – а вот и сам Чудь, вся его сущность…
Из широкого зева полок пучеглазились маски. Деревянные и каменные. Резчики разных веков были на грани сумасшествия или сходили с ума, делая и оставляя эти рожи потомкам. Сумасшедшие и великие, они заставили тёплое дерево и холодный камень выть от пыток и скорбеть об утерянном. Их творения из-под толстенных губ грозились жёлтыми зубами, а тонкие длинные выщербленные рты источали яд и презрение ко всему. Ужас внушали выпученные и провалившиеся в холодную бездну дьявольские очи. Безмолвно вопящие о неугасимой ненависти к кому-то.
– Это его мечта, – едва шевеля губами, произнёс Исайчев и, резко дёрнув рукой, тронул тумблер выключателя. – Вы всё осмотрели?
– Всё, – подал голос Пашай, – ни его, ни росомахи в доме нет. Ушёл.
– А гараж?
– Он пёхом ушёл. Гараж закрыт. Пустых мест нет. Свежих следов шин тоже. От калитки тянется след человека и зверя, но по берегу камень: там следов нет. Я думаю старик в лес пошёл и росомаху забрал.
– Упустили злыдня, – решил Исайчев, – теперь уже навсегда… Судя по дому Чудь мастер устраивать берлоги. Затаился, где-нибудь – не найти. А, может, и вовсе на острове нет. Росомаху под берёзкой прикопал. Денег в карманах прорва и летит себе в дальние края… За тот день, пока искали, и ночь пока спали можно отползти далеко…
– Не-е-ет… – сказал в раздумье Пашай. – Он здесь! Я эту сволочь чую…
– Раз чуешь, пошли… – скомандовал Исайчев.
На развилке разделились. Исайчев с карабином пошёл по левой тропинке. Васенко и Пашаю с ружьём приказал идти направо, подстраховывать друг друга.
Васенко тащился за Кутергиным по кромке осинника, едва передвигая от усталости ноги. Пашай, не дожидаясь Романа, вышел вперёд. Васенко засовестился, подобрался и попытался не отставать от Кутергина. Тот шёл, слегка ссутулив плечи и опустив лобастую голову, густо покрытую тугими светло-рыжими завитками. Куртка обтягивала широкую, одинаковую в плечах и талии спину, ноги в унтах осторожно ступали по замершей траве, присыпанной снегом. Роман всматривался в землю, но никаких следов не замечал и поэтому, пристроившись сбоку, поглядывал на идущего по следу северянина. Изредка подёргивая красноватым, облезшим на солнце носом, Кутергин похмыкивал, а в широченных, юношеских плечах, в длинных опущенных руках, в толстых пальцах, полусжатых в кулак, чувствовалась скрытая, дремлющая сила. Пашай нагнулся, и в выражении его лица Роману почудилось что-то хищное. «Такой, действительно, порвёт на куски, – подумал Васенко, – и я не смогу удержать».
На другой тропинке, обогнув колючий кустарник, Михаил остановился возле берёзы, колупнул на её коре серый замерший прошлогодний лишай, вгляделся в заросли осинового молодняка. В ладонь упала невесомая чешуйка – светленький остекленевший отмёрыш. Он поднял руку на уровень рта, дунул…
И тут увидел человека…
Росомаха волочила затупленный нос по земле, принюхиваясь к чьему-то следу, а хозяин сдерживал её поводком. Он шёл без ружья, перчаток, в расстёгнутой, будто одетой второпях куртке, не чувствуя укусов холода.
– Егор Ильич! – в голосе Исайчева не было удивления.
Росомаха вскинула клиновидную голову и напролом, через колючки, потянула хозяина к окликнувшему их человеку. Метрах в десяти застыла, напряжённо подрагивая ляжками.
– А я как раз вас ищу. Вы больны? Вам плохо? – спросил Михаил, глядя в пустые, отрешённые глаза старика, увеличенные линзами очков. – У меня во фляге спирт. Хотите? – предложил Исайчев, не решаясь подойти, глядел на старика, а видел росомаху: беловатое пятно на лбу вытянутой морды, прижатые маленькие уши, жёлтую полоску, убегающую от груди к лохматому короткому хвосту.
– Ты всё же вычислил меня, следак? Как? Где я прокололся?
– Вы, Егор Ильич, слишком гордились своими фантазиями, выпячивали их напоказ. Широко преподносили придуманную боевую юность, обставляли её документами, фотографиями.
– Моя юность не фантазия! – взвизгнул старик, – я…я…я… с шестнадцати лет…
– Да бросьте вы, Ефим Абрамович! В шестнадцать лет вы работали кладовщиком в планерной школе. Там и поймали на подлости лётчика Костюхина, а когда вас разоблачил Борис Романовский, бежали сюда… Вы ведь за это убили его?
– Что ты мелешь, следак? Кто тебе поверит? Какой я Ефим Абрамович… Фу! Кладовщик планерной школы… Какой школы?
– Сартовской планерной школы, – даже более спокойно, чем надо пояснил Исайчев.
– Сартовской? Не путаешь? Сын у меня учился в Сартове в юридическом институте на одном с тобой курсе, говнюк. Я в Сартове никогда не был…
– Были, Ефим Абрамович с самого момента рождения и до побега сюда, совершив военное преступление. Вы сами предоставили нам документ – ваша фотография на фоне планера…
– Ну и что? – оборвал Исайчева старик, – такие фотографии есть у всех курсантов планерных школ Союза.
– Только не у всех за спиной радиовышка с именем АЭЛИТА написанное буквами азбуки Морзе. Такой вышки, как вы понимаете, больше нет нигде…
Старик вперил в Исайчева ошалевший взгляд, спросил, медленно прожёвывая слова:
– Ка-а-кая Аэлита?
Михаил кивнул:
– Да-да та самая Аэлита. Жена Костюхина… припоминаете? Романовский в один из своих штрафных дней красил радиовышку и написал азбукой Морзе имя любимой. Забыли или не знали?
Старик, медленно приходя в себя, усмехнулся:
– Не придавал значения… – и зябко передёрнув плечами, добавил, – прости папа, забыл, как ты учил: мозгов обычно не видно, но, когда их нет – хе-хе-хе! – он резко дёрнул язычок замка, застёгивая куртку, вскинул подбородок, – ну приврал немного, с кем не бывает? Что можешь предъявить ещё? Стар я даже для военного преступника. Мне два понедельника жить осталось…
– Лукавите, Егор Ильич! За эти два понедельника вы способны ещё кровушки испить. Вам же не хватило крови растерзанных старателей, Романовского. Вы вчера и кровью Кузьмы лёд окропили. Обрадованно окропили… От удовольствия победно гуднуть не забыли.
– Ух ты! Их всех убивали бешеные росомахи. Мне-то зачем? И кто такой Кузьма Калашников? Не знаю… Краем уха фамилию слышал, говорили золотоискатель. Дикое золото хочешь на меня повесить? Не-по-лу-читься!
Старик поддёрнул ошейник росомахи, а она, выражая готовность, заурчала.
– У нас есть свидетели, они подтвердят… – непроизвольно сжимая дуло карабина, сообщил Исайчев.
– Нет у вас свидетелей! – ощерился старик. – Едва живой Валентин? Так, он меня не опознал? – Мессиожник захохотал, издавая тихий булькающий звук. – О, как глазки округлились, удивляетесь откуда знаю? Слышал! Да, да и на заборе моего дома в Холмогорах жучки есть и в сортире. Где хочу, там и ставлю. Мой дом!
– Ну что тут скажешь? Подслушивать, подсматривать, подделывать вы мастак, Ефим Абрамович, только не обольщайтесь. Свидетели найдутся. И про дикую росомаху сказки рассказывать тоже не получится. Росомаха одна и зовут её Ахма, ровно как ту, поводок которой вы держите в руке. Что такое ДНК, вы Ефим Абрамович, вероятно в курсе. В тереме на этом острове её и ваших следов уйма, отказаться вряд ли удастся. Хотя золото и всё связанное с ним нас не особо интересует. Им, убитыми старателями, покушением на Асю, картой перспективных разработок, которую вы купили и в дальнейшем использовали, будут заниматься другие ведомства. Мы приехали по просьбе Шамрая Юрьевича Костюхина – сына Майры и Юрия Костюхина, которого ты отнял у них, имитируя семейную жизнь заслуженного человека. Мы приехали расследовать убийство Романовского.
– Шамрая Костюхина?! Я дал пацану другое имя! Я его воспитал! Он Русаков Александр Егорович, понял, сыскарь! И носит моё отчество и фамилию. Мою – Егора Ильича Русакова.
– Не было на свете такого человека: Егора Ильича Русакова. Паспорт был! Человека не было.
Мессиожник сунул правую руку в карман, устрашающе вытаращил глаза полные безмолвного ужаса, выкрикнул:
– Не было?! Щас, это «не было» достанет пистолет и стрельнёт тебе в башку… беги лучше… беги…
Сердце Исайчева забилось, набирая крейсерскую скорость, но он всё же решился:
– Нет у вас, Ефим Абрамович,
