— Вот что, Ермакович, — сказал я, — я ему тоже не очень-то верю, но он нам сейчас нужен, и мы должны его использовать. А лезть в трясину зачем же? По краешку обойди.
* * *
Мы неустанно выискивали людей, способных вести борьбу с оккупантами. Все шире становились наши связи с населением.
В начале января я поручил Ермаковичу под каким-либо предлогом пригласить в Московскую Гору из деревни Заборье Зайцева, родного брата моего трагически погибшего друга, тоже председателя в своем колхозе; о нем я слышал много хорошего.
И вот Ермакович доложил мне, что Зайцев сидит у председателя колхоза Московская Гора. Мы отправились туда. Я сразу узнал Зайцева. Такая же стройная фигура, как у брата, такие же светлые волосы, открытый умный взгляд, тонкие черты лица и легкий румянец. Только ростом он был повыше брата и, как все высокие люди, чуть сутулился.
Два колхозных председателя выпивали, сидя за столом, но при нашем появлении встали и вежливо поздоровались. Я сказал Зайцеву, кто я такой, а он расстроился, заморгал быстро-быстро и вдруг заплакал, не скрывая и не стыдясь своих слез. Я вообще неловко чувствую себя с людьми не совсем трезвыми, а тут еще эти слезы, — я уже готов был раскаяться, что пришел. Однако Зайцев быстро оправился и начал говорить о том, что он давно, еще через покойного брата, хорошо меня знает и что ему обидно: как это я до сих пор не позвал его, не помог ему мстить оккупантам — ведь у нас одно горе и одна месть. Он говорил о своей готовности к борьбе, а я слушал его несколько настороженно. Хозяин предусмотрительно вышел из комнаты, оставив нас втроем.
— Хотите нам помочь? — сказал я. — Мне известно, что в Заборье чуть не каждый день бывает бургомистр Таронковической волости Василенко со своими полицейскими. Вот и помогите нам его уничтожить.
Зайцев понурился и задумался, а я ждал его ответа, испытующе глядя ему в лицо. И вот внезапно он поднял голову и глянул мне открыто в глаза умным взглядом брата, — странное это было ощущение: тот же взгляд, только на ином лице, — и сказал:
— Что же, это можно, конечно, сделать, но только будет ли от этого польза?
И хотя Зайцев как будто бы колебался, от этих его слов я ощутил к нему доверие такое же полное, какое испытывал к его брату. Однако, имея обыкновение всегда контролировать свои чувства, я решительно сказал Зайцеву:
— Ну, как же, ведь Василенко — явный предатель.
— А вот я бы этого не сказал, — быстро возразил Зайцев.
— На это у меня имеются доказательства. Вот, например, когда мы в ноябре расстреляли предателя в Липках, кто как не Василенко докопался до того, что председатель колхоза Попков нам помогал? Попкова уже было и к стенке поставили.
— Но ведь Василенко же и устроил все дело так, что Попкова не расстреляли.
Оказалось, что Зайцев хорошо знал эту историю.
— Положим, что так, — согласился я. — Но есть и другие случаи. Может, слышали, каратели высылали в Ковалевичи на четырнадцати машинах двести человек? Это ведь Василенко их против нас вызвал. Они тогда метров шестьсот до «Военкомата» не дошли. Кабы не лесник из Добромысли — он гитлеровцев отвел в сторону, — так разрушили бы нашу базу. Да разве это только? И еще факты найдутся. В Амосовке мы ликвидировали предателя, — я тогда старшего лейтенанта Ермоленко посылал. Предателя застрелили, а потом наш лейтенант надел полицейскую повязку, да и вызвал Василенко как бы на расследование, а сам засаду организовал. Так ведь и тут Василенко пронюхал и вызвал полицейских из соседних районов. Мои ребята едва от него отстрелялись. По всем правилам военного искусства осадил их в сарае.
— Так как же вы хотите? Ясно, что он постарался себя защитить, — сказал Зайцев. — А к немцам Василенко пошел потому, что ему на первых порах некуда было податься. У него четыре брата в Красной Армии, сам средний командир запаса. До него бы гитлеровцы наверняка добрались. Парень он смелый, буйный, любит выпить и вообще пожить мастак. Его если в хорошие руки, толк может выйти большой.
— А откуда вы все это знаете? — Спросил я.
— Да я с ним беседовал не раз. И эти ваши истории от него самого слышал. Если хотите, я с ним поговорю, прощупаю, что и как. Убрать-то его, ежели окажется двурушником, всегда успеете.
Я дал на это согласие, и через несколько дней Зайцев сообщил мне, что Василенко готов встретиться с моим представителем в Заборье. На встречу с бургомистром я послал того же Ермоленко — парня удалого и находчивого.
Встреча состоялась у одного из колхозников в Заборье, пришел туда и Зайцев. Таронковическая полиция собирала в это время по селу теплую одежду для оккупантов. Василенко предложил выпить. Выпили. Завязался разговор по душам, и Василенко заявил, что готов выполнить любое наше задание. В это время Зайцев заметил в окно полицейского, направляющегося к дому. Ермоленко спрятали на печке. Полицейский вошел; за столом сидели двое — выпивали. Василенко налил полный стакан и, подав его полицейскому, предложил выпить за Красную Армию. Тот привык, что бургомистр во хмелю нет-нет да и скажет что-нибудь необыкновенное, и ответил: «Вы, господин бургомистр, пейте за кого вам угодно, а я не стану. Сюда часто наведываются красные бандиты. Вот и этот такой же, — он указал на Зайцева. Тот сидел, свесив голову, будто совсем пьяный. — Связь с ними имеет. А я не хочу попасть им в лапы живым. Трезвый-то я двоих-троих всегда уложу, да и вас вывезу, а если мы все напьемся, всякое может случиться». Василенко весь залился краской, но сдержался и возражать полицейскому не стал, а просто отослал его заниматься своим делом. Как только полицейский вышел за дверь, Ермоленко спустился с печи, и прерванный разговор возобновился.
— Вот видите, — сказал мой представитель, обращаясь к предколхоза Зайцеву, — вы заверили командира о том, что Василенко наш человек и на него можно положиться… А слышали вы, как рассуждают его подчиненные — полицианты? Вот и предложи такому искупить свою вину перед родиной… Он тебе искупит!
Зайцев молча посмотрел в глаза бургомистру.
Василенко смутился пуще прежнего:
— Чорт паршивый, если бы знал, не связывался бы… Сначала бы наедине поговорил. Я знаю, что всех уговорю и они возражать не станут, — добавил он после небольшой паузы.
— Что будет — мы посмотри, а пока видно одно: с ними вы об этом никогда не говорили, — заключил Ермоленко.
— Подведешь ты меня, бургомистр… Имей в виду, мы ответим перед советским народом, — сказал Зайцев.
— Не сомневайся, предколхоза: уговорить не смогу — перестреляю как собак, но мешать они мне не будут, — ответил Василенко.
Ермоленко предложил бургомистру дать письменное обязательство о готовности работать на нас. Зайцев подал бумагу и чернила, и Василенко без всяких колебаний размашистым почерком написал: «Готов служить родине, Сталину и выполнять любое поручение командира особого партизанского отряда».
На этом и закончилась первая встреча. Вторая состоялась в присутствии одного таронковического полицейского, а недели две спустя мои люди ездили в Таронковическую волость, как к себе домой, и вся полиция их охраняла. Все мои задания бургомистр выполнял быстро и аккуратно. Та самая одежда, которую собрали для фашистов, была передана в наш отряд, и впредь все, что получше, шло нам же. Василенко доставал нам обувь, винтовки, лыжи, питание для радиоприемника, продовольствие, а самое главное — систематически давал нам сведения о подготовке облав на нас и вводил в заблуждение карателей ложными сообщениями о наших планах и местопребывании.
Когда Василенко узнавал о намерениях наших людей побывать в каком-либо селении, он забирал полицейских и ехал в противоположном направлении. Докучливых доносчиков принимал, выспрашивал, а жалобы их уничтожал. Наиболее назойливых он гнал в шею, опытных убирал. Наши дела значительно улучшились.
Решившись на связь с нами, Василенко не вилял, как Кулешов. Ловкий, решительный и смелый, наш бургомистр мог добывать нам необходимые материалы и ценную информацию о намерениях врага. Теперь мы были не только в тылу у оккупантов. Мы проникли в их административный аппарат.
Мои ребята мастера были петь. Соловьем заливался наш Саша Волков. Мы бывало сядем вокруг, а он запоет чистым высоким голосом: «В далекий край товарищ улетает» или «Москва моя», и легче на душе становится. С высоким мастерством и особой торжественностью исполнялась песня о родной Белоруссии и братской Украине. Разучив эту песню в десантном отряде еще под Москвой, мы часто распевали ее и в глубоком тылу оккупантов. Слова «Белоруссия родная, Украина золотая, ваше счастье молодое мы стальными штыками возвратим…» звучали не только как выражение братской любви и солидарности великого русского народа к своим собратьям — белорусам и украинцам, но и как боевой гимн, призывающий к отваге и мужеству в борьбе с ненавистными захватчиками. При этом слово «возвратим» было вставлено в песню вместо слова «отстоим» Сашей Волковым и оставалось в ней до прихода Красной Армии.
