- Ото всего. От смерти, от морщин, от богатства, он отводит от меня нехороших женщин и заставляет работать, как лошадь...
- Языком?
- И языком тоже. Мне не терпится показать тебе, как замечательно я это делаю. Завтра утром ты будешь ходить за мной, как собачка.
Наташе захотелось увести Смирнова в палатку, но, подумав, она решила довести дело до конца:
- Но все-таки я не хочу, чтобы ты пил это противное вино. Пей мое, оно вкусное.
Смирнов попробовал.
- Нет, не для меня. Слишком сладкое.
- Послушай, там, у меня в рюкзаке упаковка брусничных коктейлей, мне подружка положила, любит она их без памяти. Девять градусов, очень вкусно. Принести?
- Коктейли? Давай! Люблю коктейли.
- Сам сходи, мне что-то не хочется подниматься.
Смирнов сходил в палатку, стыдясь, порылся в карманах рюкзака, из которых выглядывали женские вещи, полюбовался белоснежным кружевным бюстгальтером и прозрачными трусиками, понюхал духи и туалетную воду. Потом нашел полдюжины баночек по 0,33, и понес их к столу. Усевшись, взял одну, отпил половину и похвалил:
- Самое то! Послушай, а ты штучка! Если мы с тобой сойдемся, ты меня затуркаешь. "То не пей, из того не лей, то не делай, туда не ходи, оттуда не возвращайся".
- Да, милый, я такая. Я точно знаю, что мой милый не пьет "Анапу" - это мой пунктик. Потом я тебе перечислю все, что он не делает. И если тебя это не устроит, то в Лиманчике мы поцелуемся на прощание по-дружески и разойдемся по своим индивидуальным жизням.
Смирнов раскрыл вторую банку, попил. Он думал, что Наташа его проверят. Проверяет, управляем ли он, как пьет, сколько может выпить и как, выпивший, себя ведет. Он кожей, глазами, пальцами чувствовал ее интерес, и ему было приятно. Приятно, что женщина к нему пристрастна, что им интересуется. Приятно, что она, сама того не зная, желает, страстно желает, чтобы он был...
Стемнело. Смирнов зажег костер, сел на бревно. Наташа включила тихую музыку, устроилась рядом. Он обнял ее, поцеловал приятно пахнувшие волосы и, склонив голову на плечо, стал смотреть на огонь. Она смотрела тоже.
- Хочешь, я почитаю тебе стихи? Свои стихи? - спросил он, чувствуя себя совершенно счастливым.
- Конечно, милый, - потерлась бочком об его бок.
Смирнов молчал минуту, припоминая забывшиеся строки, припомнив, начал читать:
Вечер этот пройдет,
Завтра он будет другим.
В пепле костер умрет,
В соснах растает дым...
Пламя шепчет: "Прощай,
Вечер этот пройдет.
В кружках дымится чай,
Завтра в них будет лед..."
Искры, искры в разлет
Что-то костер сердит.
"Вечер этот пройдет"
Он, распалясь, твердит.
Ты опустила глаза,
Но им рвануться в лет
Лишь упадет роса
Вечер этот пройдет...
- Как хорошо! - опять потерлась бочком Наташа. - Это ты кому написал? Полевой любовнице?
- Да и нет... Был один рабочий у нас в партии. Из морга...
- Из морга!?
- Да, из морга, - отпил Смирнов из третьей баночки. - Он там работал, а к нам приехал в отпуск. Подработать, Приморье посмотреть. И молодая специалистка была. Аня. Они сидели у костра и мяли друг другу руки. И мне показалось, что лучше им уже никогда не будет. А на следующий год я сам влюбился в девушку из другой партии. Не влюбился, а сочинил любовь. Когда она уехала, исправил эти стихи и написал другие. Хочешь послушать? Они мне нравятся.
- Конечно. Ты хорошо читаешь.
Смирнов вспомнил стихи и прочитал:
Вечер этот прошел, он превратился в пыль.
Ветер ее нашел и над тайгою взмыл.
Солнце сникло в пыли, светит вчерашним сном.
Тени в одну слились, сосны стоят крестом.
В сумраке я забыл запах твоих волос.
Память распалась в пыль, ветер ее унес.
Скоро где-то вдали он обнимет тебя
И умчит в ковыли, пылью ночь серебря...
- Понюхай мои волосы, - помолчав, попросила Наташа. - Я не хочу, чтобы ты забыл их запах.
Смирнов понюхал и заулыбался:
- Теперь не забуду.
- А ты обо мне стихи напишешь?
- Если стану несчастным. Счастливый, я дурею и мычу.
Смирнов уткнулся носом в грудь Наташи и замычал. Она обняла его, поцеловала в голову. Он вырвался, впился в губы.
Потом они сидели и смотрели на догоравший костер.
- Можно, я выпью еще одну баночку? - спросил Смирнов, подбросив в него сучьев.
- Нет, милый, хватит, не надо.
- А вот и нет! Сегодня первый день оставшейся части жизни, сегодня все можно. А завтра отдамся тебе по всем статьям.
На столе оставалось еще три баночки. Смирнов посмотрел на них и заулыбался:
- Смотри, осталось три баночки, как три пути. Направо пойдешь - в морг попадешь, налево пойдешь - вообще пропадешь, прямо пойдешь - всю жизнь проживешь! Какую же выбрать? Подскажи?
- Сам выбирай...
- Морг? Нет! Там противно, там белые, чисто вымытые трупы в пеналах. Не хочу среди них лежать. Может быть, прямо пройти? И прожить всю жизнь? Нет... Прожить всю жизнь, это пошло, это общепринято. Быть как все - это не для меня. Я пойду налево! Я хочу вообще пропасть! Как это здорово! Ты знаешь, я чувствую, что уже пропал, я чувствую, что меня нет, я весь вошел в тебя и сижу счастливый меж твоих клеточек и ничего уже не жду! Я пропал с тобой! Совсем пропал! Как здорово, что ты позволила мне пропасть! И я за это выпью эту прекрасную баночку, я выпью за мою полновластную богиню, а эти оставшиеся баночки пусть хлебнет огонь! Бросив две оставшиеся баночки в огонь, Смирнов опорожнил оставшуюся и закричал:
- Ложись, сейчас будет салют в твою честь, в честь моей королевы!
И, схватив Наташу за руку, отбежал подальше от огня.
Салют был так себе. Банки взорвались неохотно. Наташа смотрела на костер недовольно.
"Не понравилась моя пьяная выходка", - подумал он, виновато глядя, и притянул женщину к себе.
- Ну, понесло, извини...Сам даже не знаю, как это получилось... Накатила дурь из ночи, и все тут...
- Да нет, я просто испугалась - подумала, что рванет... А ты склонен к аффективным действиям...
- Не люблю всего смирного, хоть и Смирнов. Пошли к морю, а?
- Пошли. Возьми только подстилку...
Сердце у Смирнова застучало, предчувствуя радость, он бросился к палатке, вытащил байковое свое одеяло, и, сунув его подмышку, бросился за Наташей.
До моря они не дошли. Они дошли до места, на котором несколько часов назад случилось нечто такое, что выходило за рамки каких бы то ни было приличий. Дошли до него, взявшись за руки, посмотрели друг на друга и тут же забыли обо всем на свете.
30.
Потом они ходили по берегу, целуясь и прижимаясь, смотрели на море и на лунную дорожку, и Смирнов говорил как совсем недавно, в окаменевшем от привычности одиночестве он сказал себе "Лунная дорожка у каждого своя", и как радовался удачно прилепившимся словам.
А теперь он другой.
Он ходит, прилепившись к любимой так тесно, что эти дорожки, его дорожка, и ее дорожка, эти счастливые и очень личные воздаяния природы у них слились, почти слились, и скоро сольются совсем, потому что они будут смотреть на все одними глазами, глазами объединившего их счастья.
Наташа себя не узнавала.
"Как странно, - думала она, поглаживая, такую мужскую руку Смирнова, меня почти нет, и он - не просто человек... Все это вокруг, и эти чувства, которые исходят не от него, а от всего этого, растворили меня, растворили все, что сидело во мне сучками и ржавыми гвоздями. Неужели после всего этого я смогу жить как прежде? Да, смогу, потому что кроме него, кроме его слов и всего этого вокруг, есть правда. Есть жизнь, которая не любит слов, рождающихся из души - праздного творения природы, природы, которая любит, чтобы пред ней пресмыкались..."
Когда стало холодно, они пошли в лагерь, посидели немного у костра, потом, забывшись, любили друг вечность.
Потом она заснула, а Смирнов, переполненный счастьем, вернулся к костру, сложил нодью и долго смотрел, как неторопливый огонь деловито съедает старое дерево. Потом, допив вино, заснул на своем одеяле, и Наталья выходила к нему. Во сне он чувствовал, как женщина гладит его волосы и целует в губы.
31.
Сначала ему снилась Наташа под плакучими ивами. Потом остались одни плакучие ивы и пустая скамейка. Он не успел расстроиться, как на ней расселся сухой и бледный человек.
- Сначала под баньяном сидел, а теперь вот, под ивой, - подумал Смирнов и тут же сухой и бледный человек стал толстым и розовощеким и переместился со скамейки в свой дом.
Он жил там, вполне довольный жизнью. Его ничего не заботило. У него были женщины, но ни одну он не любил, потому что любовь - это попытка остановить время. Это всего лишь способ забыть о времени.
Ему не надо было забывать о времени, и потому он не любил.
У него были дети, но он их не запоминал. Дети - это способ остановить время. Это способ продлить себя за пределы своей жизни. А этого ему было не нужно.
Он ничему не учился и не познавал. Если Смерть на привязи, если ты никуда не торопишься, то все приходит само собой.
