– Полагаю, – твердо ответил Сидоров.
Ладно, думаю, в случае чего у меня и свидетель этого разговора имеется, вот он, старший лейтенант Петров, с которым у меня очень даже неплохие отношения. Подтвердит, что это было не мое самоуправство, а дельное предложение Сидорова. Подтвердит, в кустики не шмыгнет, должен соображать, что ежа в случае чего будем получать оба…
– Ладно, – сказал я. – Коли уж ты твердо уверен…
Дальше было совсем просто. Перед тем как идти инспектировать взвод, я послал порученца на машине в соседний городок, в штаб танкового полка – уж у них-то в ремонтных мастерских хватает мастеров по металлу. Проинструктировал его соответственно: в подробности не вдаваться, намекать на особую важность нашей группы и нашего задания. В конце концов полк – это всего лишь полк, а мы представляем армейское управление СМЕРШа. Свои особисты в полку должны быть, поддержат как пить дать. В конце концов мы у них не танк с боезапасом просим, а всего-то парочку толковых слесарей с ножовками по металлу… Не бог весть какое одолжение.
Оказалось, рассчитал я все правильно. И порученец был толковый, и у него все прошло без сучка без задоринки: минут через сорок, когда я давно закончил инспектировать внешнюю охрану, он прикатил с двумя ребятами в замасленных комбинезонах и с увесистым ящиком с инструментами. Танкистов я с ходу заставил снять свои прохаря и переобуться в шлепанцы. Они особо не крутили носами и не фыркали: видели, что и мы трое в шлепанцах. Они, конечно, первым делом уставились не на решетку, а на нашу красавицу, языками поцокали. Один спрашивает:
– Товарищ капитан, к нам домой, в музей, повезете?
Я говорю:
– Угадал, сообразительный.
– И правильно, – говорит он. – Мало, что ли, они у нас пограбили?
Тут им все как бы стало ясно, решили, что мы – обыкновенная трофейная команда, разве что с уклоном в искусство. И занялись решеткой. Ребята оказались сноровистые и окончили меньше чем за час. На последнем этапе пришлось особенно постараться: мы эту решетку, когда танкист распиливал последние прутья, держали в восемь рук, чтобы, не дай бог, не обрушилась на паркет. Уж тут его так поуродовало бы, что был бы мне не один еж, а целая стая.
Сразу встал вопрос: куда ее теперь девать? Подвал, я забыл упомянуть, был заперт и опечатан на три печати. Никто нас не посвящал в такие тонкости, но мы-то сразу смекнули, в чем дело: у такого фон-барона просто не могло не быть богатого винного погреба, и вряд ли он его вывез: на его месте вином я бы занимался в последнюю очередь. Вот и обезопасили, в первую очередь от нас, что было со стороны начальства весьма предусмотрительно: уж бутылочку-другую мы непременно оприходовали бы, благо они, как и оставшиеся в доме безделушки, наверняка не сосчитаны по горлышкам, да к тому же там должны и бочки стоять. Я к тому времени видел пару-тройку немецких винных подвалов: непременно должны быть бочки, а уж содержимое бочек, сами понимаете, не проконтролируешь никак.
Оставлять в доме эту штуковину тоже не стоило: мало ли какие претензии возникнут у начальства? Если уж нам и копеечной лампочки разбить нельзя… Недолго думая, поступили незамысловато: впятером выволокли ее на улицу, а там я позвал солдат и велел отволочь ее за пределы объекта, на зады, к сортиру, да и бросить там. Тяжеленная была, зараза, все руки отмотала.
Ну по завершении работы я налил «копченым» по полному стакану из нашего НЗ – в армии не всегда стоит на голых приказах выезжать, иногда нужно и по-человечески. Они уехали довольные, а мы втроем принялись убирать металлические опилки, со всем прилежанием и тщанием. Подмели все до крупиночки, ссыпали в кульки из газет, выкинули их в мусорный бак на кухне. Вот теперь можно было, не спеша, изучить табличку. Она так покрылась окисью и чернотой, что пришлось буквально становиться на карачки. Ну, это нетрудно, интересно ведь…
Буквы оказались не готические – обыкновенный латинский шрифт, выгравированный, сразу видно, хорошим мастером. Буквы раскудрявлены завитушками. Две строчки, которые мне на всю жизнь в память врезались.
La belle Catarina.
Karlo Kodarelli. Florentia. A.D. 1604.
Я моментально перевел в уме. Уточню, как у меня обстояло с языками. Немецкий я, не хвастаясь, знал весьма неплохо, а потом кое-как освоил и разговорный польский: мы шли через Польшу, пришлось работать и там. Других я не знал. Но опять-таки благодаря моим жизненным обстоятельствам и воспитанию… Короче говоря, знал по десятку-другому слов из самых распространенных языков, мог отличить английский текст от французского. А здесь, нечего и гадать, был итальянский. Мой дядя, отлично знавший немецкий и французский, всю жизнь жалел, что у него так и не хватило времени выучить еще и итальянский. Говорил: во-первых, очень красивый язык, мелодичный, певучий, а во-вторых, гораздо легче учиться на нем читать, чем на других западноевропейских: как пишется, так и читается. Польский и то в этом плане сложнее – ну, вы сами знаете.
Так что никаких особых ребусов: верхняя строчка наверняка означает «Прекрасная Катарина», а внизу – имя скульптора и дата. «Florentia» – это, скорее всего, Флоренция. Вот только о таком скульпторе я никогда не слышал: ну, да ведь я, как очень многие, знал только самых знаменитых вроде Микеланджело. Хотя, если подумать, скульптор должен быть знаменит – очень уж мастерски статуя сработана. А впрочем, неизвестно, как там у них в прежние времена обстояло с критериями мастерства: вполне может оказаться, по тогдашним меркам этот Карло как раз и числился не в генералах, а среди младшего командного состава. Италия как-никак, крайне богатая на людей искусства…
Я свою версию перевода высказал вслух. Сидоров со мной согласился – а Петров, не пытаясь из себя разыгрывать понимающего, сказал, что нам с горы виднее. Спросил только:
– А вот «а дэ» – это что?
Я не успел ответить, Сидоров опередил:
– Это уже по-латыни. «Анно Домини», то есть «Год Господень». По-нашему – от Рождества Христова.
Ох, не прост он был, не прост. Петров аж присвистнул:
– Ишь ты! Цифры-то и я, ха, перевел, только не торопился лезть поперек вас, ученых… Выходит, красотке триста сорок два годочка?
– Выходит, – сказал я.
– Умели люди делать… – покрутил он головой.
Действительно. Теперь, стоя к ней вплотную, видишь, до чего все-таки искусная работа. Я погладил пальцами ее руку – безупречно отшлифовано. Я не специалист по камню, но это, вероятнее всего, был мрамор: статуи ведь высекали в основном из мрамора.
– Никогда не слышал о таком – Карло Кодарелли, – пожал плечами Сидоров с таким видом, что я, глядя на него, поверил: итальянских скульпторов он наверняка знает в десять раз больше моего.
– Я тоже, – сказал я.
– Да и я тоже, – захохотал Петров. – У нас в школе про него не преподавали. И вообще, я из всех скульпторов помню только товарища Шадра. Который – «Булыжник – оружие пролетариата». А знаете что? Я бы ее с удовольствием у себя дома поставил. Хоть в нашей с матерью комнатухе она бы смотрелась странновато, категорически не сочеталась бы.
– Да я бы тоже, откровенно говоря, – сказал я вполне серьезно. (И Сидоров без улыбки согласно кивнул.) – Только не по нашим погонам трофей, товарищи офицеры. И вообще, «копченый» был абсолютно прав: надо бы ее вывезти к нам в музей, в Третьяковку или в Эрмитаж.
И еще раз погладил ее по руке повыше локтя: просто приятно было чувствовать под пальцами розовый отшлифованный мрамор. Петров, шпана из Марьиной Рощи, и тут не удержался от выпендрежа:
– Эх, командир, что-то не умеешь ты толком красивых девок гладить. Будь она живая, я б ее так приголубил…
И принялся ей грудки наглаживать, смеется и приговаривает:
– Катарина, говорите? Катенька… Эх, Катюша, была бы ты живая, цены бы тебе не было…
В армии, сами понимаете, юмор казарменный, да и за войну все мы малость охамели, привыкли к грубым подначкам. Я сказал ему:
– Тебе, Петров, и карты в руки. Первое ночное дежурство сегодня твое. Устройся возле нее и оглаживай хоть до рассвета… конечно, с перерывами на обходы здания, которые нам предписаны.
Он даже обиделся, живенько убрал руки:
– Да ладно тебе, командир, уже и пошутить нельзя. На кой мне ляд каменных оглаживать? У меня и с живыми неплохо обстоит.
Не врал, кстати, тот еще был бабник, и осечки у него случались редко. За что он в свое время чуть не огреб крупные неприятности: еще в Польше, когда закрутил с одной связисточкой бурный роман с постелькой в финале. Красивая была девушка. На нее положил глаз наш же полковник, из управления, но Петров его опередил. А полковник хотя был он человек в общем не вредный, видимо, закусило крепко, и он в открытую грозил устроить Петрову панихиду с танцами вроде перевода особистом куда-нибудь в батальон, поближе к передовой. И возможности, кстати, у него имелись. Но тут фронт пришел в движение, все сорвались с мест, мы покатили своей дорогой, а связистки – своей, так что для Петрова все обошлось…
