Тут Шенда сделал паузу, дабы царь поглубже осознал все величие его разума. А после нее выдал:
— Ежели в каплю воды с микробами добавить каплю хлебного вина, именуемого водкой, то поганые те микробы дохнут от оной добавки все без исключения! И не только в капле, ведь я продолжил исследования дальше.
Ясно, подумал Новицкий. Так продолжил, что по сей день остановиться не может. Герой, блин, прямо как Пастер. На себе эксперименты ставит. Или он мне тут уже половину Питера успел споить?
А целитель тем временем пустился в более подробное описание своих экспериментов.
— Много я опытов проделал с выпитием и последующим выблеванием, — гордо отчитывался он.
Сергея передернуло. Уж чего-чего, а подобных опытов он насмотрелся в двадцать первом веке, причем в куда больших количествах, чем хотелось бы. Кристодемус же продолжал:
— И все они показали волшебную силу хлебного вина. Причем чем оно было крепче, тем лучше умертвляло микробов. Только тебя я ждал, государь, дабы немедля отправить описание нашего открытия в Королевское научное общество, кое в граде Лондоне обитает.
Ух ты, мысленно восхитился Новицкий, он даже не забыл начальство в соавторы пригласить. Да, это настоящий ученый — далеко пойдет, если только не увязнет в своих антисептических экспериментах. А идея с Королевским обществом — вообще блеск.
— Отлично, господин Кристодемус, твое беззаветное служение науке заслуживает всяческих похвал, — изрек император, сделав значительное лицо. — Поэтому из денег, составляющих мою долю, можешь оставить себе половину на дальнейшие опыты. Но только с одним условием — на себе их больше не проводить! Ясно? А с письмом в Лондон — это ты хорошо придумал. Отправляй, да приложи к нему посылку — пару бочонков самой крепкой водки, которая только найдется в Питере. Микроскоп они пускай сами ищут. А еще припиши, что собираешься заняться исследованием не только тех микробов, что попадают в желудок через рот, но тех, что извергаются из кишечника через противоположное отверстие человеческого организма. Сам-то пока еще их морить не пробовал? Вот и хорошо, оставим эту честь лондонским академикам. Пусть они тренируются друг другу водочные клизмы ставить, авось пригодится.
Обед состоялся в Меншиковском дворце, вместе с усадьбой занимавшем чуть ли не половину Васильевского острова. Ох, и здорова же домина, подумал император. На картинках и планах, изучавшихся им в Центре, ибо здесь часто бывал настоящий Петр Второй, это не так бросалось в глаза. Нет, правильно мой предшественник его в ссылку турнул, сделал вывод император. Если первый министр строит себе такие хоромы, то когда ему заниматься государственными делами? Тут воровать надо по двадцать часов в сутки, а ни на что другое времени не останется.
Никакой пышной встречи императора не предусматривалось, а список приглашенных Миних, согласовав его с Новицким, отправил курьером еще из Новгорода. Такая скромность никого не удивляла, все еще помнили времена Петра Первого, который часто появлялся в городе без всякой помпы, а иногда и вовсе незаметно.
Проходя по коридорам дворца в Большую палату, Новицкий отметил, что здесь, в отличие от Летнего, хозяйской руки не чувствуется. Стены обшарпаны, полы грязноваты, а вон там вообще стекло разбито, и никто не удосужился хотя бы заколотить дыру досками. Нет, с этой хороминой надо что-то делать. Ее, кажется, через год передадут Кадетскому корпусу, который пока еще называется Шляхетским? Вовсе незачем ждать еще год, пока тут все еще больше развалится. Надо делать оба дела прямо сейчас. То есть подарить дворец корпусу, а заодно и переименовать его как положено. Потому что "Кадетский" — это звучит. Теперешнее же название не вызывало у императора ничего, кроме вопроса — а при чем тут вообще какие-то поляки?
Приглашенных на обед было немного. Кроме самого Федора Ивановича Соймонова, присутствовал адмирал Гордон, брат описанного в романе Толстого генерала Гордона, генерал-аншеф Ягужинский, архитектор Михаил Земцов, кораблестроители Осип Най и Гаврила Меньшиков. Миних заранее просветил царя, что он никакой не родственник светлейшего князя, да и фамилия у него немного другая, пишется с мягким знаком.
Стол был накрыт довольно скромно, а вин на нем не было вовсе. Поели быстро и практически в молчании, после чего император вытер рот салфеткой и заявил:
— Спасибо, господа, все было очень вкусно. А теперь расскажите мне, пожалуйста, что хорошего случилось за время моего отсутствия в городе Санкт-Петербурге.
Господа растерянно переглянулись, а потом Соймонов неуверенно сказал:
— Ваше величество, за это время не приключилось ни одного крупного пожара. И от наводнений нас господь миловал.
Сергей, убедившись, что добавить никто ничего не рвется, усмехнулся:
— Замечательно. А теперь, пожалуй, просветите меня насчет плохого. Павел Иванович, начни ты.
— Воровство, государь, достигло неимоверных размеров, — твердо начал Ягужинский. — А дела государственного управления, наоборот, находятся в полном упадке. Правительствующий Сенат, который и осуществлял их, ныне лишен не только власти, но даже содержания. Делами губерний Сенат сейчас заниматься не может, а Совет — не желает, и поэтому каждый губернатор вертит дела как хочет. Такое положение нетерпимо, оно ослабляет державу. Генерал-прокурора в Сенате нет уже третий год, а обер-прокурором сидит Матвей Воейков, которого и собственная жена-то ни в грош не ставит, не говоря уж обо всех прочих. В результате никакого надзора за исполнением законов нет. Сие есть разрушение всего, что было создано твоим великим дедом, и более я ничего сказать не могу.
— И не надо, — кивнул Новицкий. — Для начала я, пожалуй, внесу ясность в вопрос устройства власти Российской империи. Так вот, здесь ничего не изменилось. Как и прежде, ее главой является император. Но сейчас, в силу его несовершеннолетия, опеку над ним осуществляет Верховный Тайный Совет. Председатель которого сейчас перед вами, это всем известный генерал-аншеф граф Миних. Мы с ним считаем, что он обладает достаточными полномочиями для восстановления должности генерал-прокурора Сената и назначения на нее тебя, Павел Иванович. Послезавтра жду письменного доклада о первоочередных делах, с коих ты начнешь свою службу в этой должности. И чего тебе не хватает для ее успешного исполнения. Вопросы есть?
— Так точно. Почему человек, сумевший отлично организовать полицию Санкт-Петербурга, до сих пор находится в ссылке, отправленный туда Меншиковым? Я говорю о бывшем генерал-полицмейстере Антоне Мануиловиче Девиере.
— Наверное, потому, что он был против моего восшествия на престол, — пожал плечами Новицкий.
— Сие есть лживый навет на него, государь, — твердо сказал Ягужинский. — Он не хотел допустить узурпации власти светлейшим князем, за что и поплатился. Против тебя же Девиер никогда ничего не умышлял.
Сергей глянул на Миниха. Тот сидел с довольно кислой физиономией, но вступать в беседу не спешил. А это означало, что мнения, которое он готов отстаивать, по данному вопросу у него нет.
— Значит, на тебе, Павел Иванович, еще и возвращение из ссылки Девиера, — подвел итог молодой царь. — Не тяни с этим, надо успеть до августа, пока я еще буду в Петербурге. А теперь мне хотелось бы услышать, в каком состоянии сейчас находится российский флот.
Вообще-то Новицкий не ожидал иного ответа, кроме как "в плачевном". Про это ему много раз говорил Миних, да и краткая речь Ягужинского тоже настраивала на соответствующий лад. И Гаврила Меньшиков, который не родственник бывшего хозяина дворца, не обманул ожиданий. К чести его, он был краток.
Император в очередной раз узнал, что из тридцати с лишним линейных кораблей, числящихся в списках Балтийского флота, в удовлетворительном состоянии находятся шесть, в хорошем — один, а отличным нельзя признать вообще ни одного. Остальные же существуют просто потому, что Адмиралтейская коллегия никак не удосужится выделить средства на их разборку. Плаваний не производится, среди старых матросов падает дисциплина, а новые ничему не могут научиться.
— Поэтому даже в отношении лучшего корабля я не могу обещать, что, случись такая надобность, он дойдет хотя бы до Ревеля, — закончил речь кораблестроитель.
Сергей знал, какое судно имеется в виду, но все же спросил название у Меньшикова.
— "Петр Первый и Второй", — был ответ. Действительно, трехпалубный линейный корабль о ста пушках назывался именно так.
— Странное название, — хмыкнул царь. — Кто-нибудь может привести еще один пример, когда корабль назывался бы именем не почившего, а благополучно царствующего монарха?
— "Роял Луи" и "Ле Солиел Роял" были названы в честь французского короля Людовика Четырнадцатого, государь, — блеснул эрудицией Меньшиков.
