Антонова, работавшая в Коминтерне в секретариате Зиновьева. Ее дочь, жена Турока Кока, получила предписание покинуть Москву, и Турок отправился с ней в сибирский город, где устроился работать статистиком в местном земельном управлении. В шутку его прозвали «женой декабриста».
Турок принадлежал к людям любознательным. Он непрестанно расширял круг своих интересов и в конце концов обладал прямо-таки энциклопедическими познаниями. В отличие от многих других историков его поколения (Турок родился в 1904 году), он мало заботился о своем академическом положении и долгое время оставался младшим научным сотрудником. В таком качестве я и застал его, когда поступил в институт. Не только огромные знания Турока, но его острый ум, быстрая реакция, точная оценка происходящих событий, откровенность в научных суждениях, готовность к общению, любознательность в сочетании с беспощадной часто критикой научных работ привлекли к нему сердца многих людей. У Турока было гигантское количество друзей, полудрузей, знакомых и полузнакомых повсюду, начиная от Москвы и далеко по всей необъятной территории Советского Союза, включая Кавказ, Среднюю Азию, Западную Украину и Молдавию, Сибирь, и один лишь Бог знает, в каких потаенных уголках СССР не было его бывших студентов по Институту востоковедения, где он преподавал многие годы, или бывших аспирантов академических институтов, университетов Москвы, Ленинграда, городов центральной России. Зарубежные историки, приезжавшие в Москву, стремились попасть в дом к Туроку, повидать его, поговорить с ним. Но попасть к нему в дом было не так-то просто. Комнаты в его квартире были наглухо забиты книгами. От пола и к самому потолку подымались стеллажи. Нечто подобное было и в комнате его жены, Коки Александровны Антоновой, индолога, специалиста по средневековой истории Индии. Пачки газет и журналов валялись прямо на полу. Груды рукописей, которые Турок обещал прочесть, лежали кучками. Авторы их содрогались, когда видели этот хаос. Диван, на котором Турок спал, был как бы островком в океане бумаг. Но больше всего меня удивляло, что в этом очевидном хаосе для Турока был какой-то смысл, ибо когда отчаявшийся аспирант, давший Туроку на прочтение свою рукопись, считал ее безвозвратно утраченной, Турок победоносно извлекал ее из груды бумаг. Турок собирал марки, но никому не показывал своей коллекции. О Туроке можно было бы писать бесконечно, он по справедливости заслуживает этого, но здесь нам придется поставить точку в надежде, что читатель получил уже некоторое представление об этом удивительном человеке.
...Ко времени прихода в сектор новейшей истории Саморукова Турок наконец-то закончил свои «Очерки по истории Австрии» (1918-1938), работу, которая теперь считается классической. Саморуков получил указание учинить разгром «Очерков» во время их обсуждения в секторе, не допустить книгу до опубликования и тем более до защиты Туроком «Очерков» в качестве диссертации доктора исторических наук. Не буду описывать подробностей обсуждений работы Турока. Скажу лишь, что я очень активно выступал в поддержку Турока. В конце концов мы отстояли работу Турока и его право защитить докторскую диссертацию.
Затем начались столкновения с Саморуковым по поводу кандидатских диссертаций наших аспирантов. Стремясь доказать, что до прихода его, Саморукова, в сектор все было очень плохо, Саморуков пошел по старому, испытанному «партийному» пути: одного аспиранта обвинил в «анархосиндикализме», другого в «антисоветизме», третьего в «буржуазном объективизме». И снова мне пришлось выступать с резкой отповедью Саморукову. Отношения между нами были испорчены навсегда, но все аспиранты благополучно защитили свои диссертации: Чада, Осколков, Колкер.
Десятилетие между 1956 и 1966 годами было плодотворным для многих ученых, работников культуры и искусства. То были годы исканий, освобождения от груза прошлого, годы творческого подъема. Как быстро они миновали! Но тогда все еще было окрашено в розовую дымку ожиданий.
В эти годы я много работал, писал, печатался. После первой монографии был опубликован ряд моих книг научно-популярного жанра, которые вызвали у читателей большой интерес и благожелательное отношение критики в СССР и за рубежом: «Война, которую назвали "странной"» и др. В 1958 году по предложению директора Института истории В. М. Хвостова мы вместе написали брошюру «Как возникла Вторая мировая война», которая вышла к 20-й годовщине Второй мировой войны значительным тиражом. Хотя эта книга была посвящена возникновению Второй мировой войны, мы по-прежнему уходили от обсуждения одного из главных вопросов — о роли советско-германского пакта 1939 г. в развязывании войны. Этот вопрос был и остается наиболее чувствительным для советской историографии. И никто из советских историков, в том числе и я, не осмеливались тогда еще перейти границы дозволенного и выйти за рамки официальной трактовки пакта как сыгравшего благоприятную роль для подготовки СССР к отражению нападения Германии, последовавшего спустя два года. Но если бы мы даже и попробовали это сделать, то такая рукопись никогда бы не увидела света.
В те годы я писал также для «Большой Советской энциклопедии», «Дипломатического словаря», для журналов. Но основная моя работа после 1958 г. была в коллективе сектора по изданию 10-томной «Всемирной истории». Везде и каждый раз, едва лишь мне представлялась благоприятная возможность, я выступал против догматических воззрений на историю и исторические события, прочно осевших в нашем сознании. Это было очень нелегко делать именно в той области, в которой я работал, — в области истории Второй мировой войны, где позиции сталинистов были особенно прочны и непоколебимы, и где каждый из нас когда-то разделял конформистскую точку зрения. Объяснялось это рядом обстоятельств и прежде всего победой, одержанной Советским Союзом над Германией. Известный афоризм «победителей не судят» оказался не просто афоризмом, не только психологией победителей, но и их философией. Эта философия является основой идеологии, господствующей в СССР. Мало кто хотел подумать о том, какой ценой была куплена победа, а главное, почему столь дорогой ценой. Ведь во времена Сталина (в 1946 году) и довольно долго еще после его смерти цифра невосполнимых потерь Советского Союза была обозначена в 7 млн жизней. Позднее была названа другая цифра — 17 млн. И только в 1965 году, когда вышел в свет последний, 6-й том «Истории Великой Отечественной войны», утвердилась названная Хрущевым в 1961 году цифра — 20 млн человек, официальная цифра невосполнимых потерь Советского Союза в 1941-1945 годах. Лично у меня и эти последние данные вызывают сомнения, хотя возможно, они наиболее приближаются к действительным. Таким образом, потери СССР во время Второй мировой войны были в 12 раз больше потерь царской России во время Первой мировой войны. Что скрывалось за этой страшной цифрой человеческих жертв, почему гитлеровцам удалось продвинуться до самой Москвы, выйти к Сталинграду, на Кавказ, держать Ленинград в осаде в течение
