Вперед вышел королевский нотариус и зачитал вслух документ, который мессир де Ломени-Праслен отвозил на подпись Людовику XIV в ноябре прошлого года и который французский король подписал в Тулузе 10 ноября 1659 года, разрешив дону Луису де Аро исполнить роль короля Франции при заключении брака по доверенности.
Затем нотариус зачитал разрешительную грамоту, выданную папой Александром VII и дозволяющую брак при кровном родстве супругов.
После епископ Памплоны обратился к инфанте со словами, дает ли она согласие стать супругой Людовика XIV. Он задал ей три «свадебных вопроса», как и положено при бракосочетании.
Инфанта три раза оборачивалась к отцу, спрашивая позволения ответить. И получив согласие, тихо отвечала «да» — так тихо, что ответ можно было скорее угадать, чем услышать.
Гости радостно зашептались, забыв, что находятся в стенах храма. И французы, и испанцы, присутствующие на церемонии, были людьми благородного происхождения и знали, как должно вести себя у алтаря, но волнение слишком захватило их.
Когда подошел момент давать клятву, инфанта и дон Луис протянули друг другу руки, но их пальцы так и не соприкоснулись. Затем, встав на колени, инфанта взяла отца за руку и поцеловала ее.
По восковым щекам короля потекли слезы.
Мадемуазель шумно высморкалась.
Именно в этот миг каждый осознал, насколько важный сегодня день.
Состоялось великое событие.
Из храма Мария-Терезия шла по главному нефу справа от Филиппа IV.
Отныне она стала королевой, отныне она стала равной своему отцу.
* * *
Фонтарабия — город на холмах и поэтому с церковной паперти открывался великолепный вид на окрестности.
У входа в храм собралось множество французов, которые обменивались поздравлениями и впечатлениями.
Анжелика заметила в толпе Жоффрея и подошла к нему. Они не виделись со вчерашней ночи, когда муж отправился домой, чтобы сменить одежду и побриться, а ее задержала Великая Мадемуазель. Анжелике тоже пришлось переодеваться в спешке три или четыре раза. Она поспала от силы несколько часов, но подкрепляя силы хорошим вином, оставалась бодрой. О Флоримоне можно было не беспокоиться. За ним присматривала Марго. Будучи гугеноткой, она осуждала праздники и, хотя заботливо хлопотала вокруг госпожи, когда та прихорашивалась, прислугу, которая находилась в ее подчинении, держала в строгости.
Анжелика, просияв, добралась до мужа и коснулась его веером.
Он галантно поцеловал ей руку. Довольно забавно было играть в эту игру на публике, облекая любовь и влечение друг к другу в самые простые жесты нежной привязанности. Но таковы правила светского театра. Люди вокруг них обсуждали наряды гостей на церемонии. Французы высмеивали привычки испанских придворных.
Сегодня, более чем когда-либо, была заметна любовь последних к тесным одеждам. Испанские мужчины буквально тонули в обилии кружев, а их обувь из прекрасной кожи больше напоминала туфли-лодочки, так как была напрочь лишена каблука. «Они настолько преисполнены собственным величием, что у них нет нужды подчеркивать его при помощи маленького куска древесины», — заметила мадам де Моттвиль.
«Но, — продолжила она, — справедливости ради стоит признать, что и наряды французов перешли всякие границы: обилие рюш и оборок, ширина рингравов, множество рядов кружев на чулках и манжетах, галстуки — так называемые „крылья бабочки“, больше напоминающие сегодня „крылья мельницы“, — все это выглядит так гротескно и нелепо, что меня вовсе не удивляет смех испанцев». Но, так или иначе, наряды поражали воображение и выглядели впечатляюще, подчеркивая атмосферу праздника, царящую в городе.
— В Испании, — добавил кто-то, — молодые и привлекательные женщины остаются дома. А что до остальных, то «страж инфанты» придает им приличествующее их рангу величие.
Анжелика подумала о том, что Жоффрей выглядит здесь самым элегантным мужчиной. Он не походил ни на испанца, ни на француза, и каждый, а особенно каждая, — смотрел на него так, словно он — заморский принц.
Муж снова поцеловал ей руку и руки еще нескольких дам и удалился, сказав только, что заметил человека, с которым должен встретиться.
Анжелика отправилась вместе со всеми посмотреть, как обедает испанский монарх.
— Нам сюда, в этот зал. Там уже накрывают на стол. Согласно испанскому этикету король должен есть один, следуя очень сложному церемониалу.
На стенах зала висели огромные гобелены, выполненные в приглушенных коричневато-золотистых тонах, слегка оживленных красным и серо-голубым. Сюжеты для них позаимствовали из истории Испании. В зале было не протолкнуться. Стоять приходилось в невероятной тесноте.
Внезапно наступила полная тишина.
Вошел король. Анжелике удалось влезть на маленький табурет.
— Он похож на мумию, — прошептал Пегилен.
И действительно, кожа Филиппа IV была желтой, как пергамент. Больная, слишком жидкая кровь окрашивала нездоровым румянцем щеки монарха. Он прошел к столу, шагая, словно марионетка на ниточках. Большие тусклые глаза, не мигая, смотрели прямо перед собой. Выдающийся вперед худой подбородок, красные губы и редкие медно-золотистые волосы только усиливали его болезненный вид.
Однако, проникнувшись сознанием своего почти божественного величия, он не допускал ни единого жеста, который бы не предписывал этикет. Филипп IV был закован в свою власть, как в доспехи, и, в одиночестве сидя за столом, ел гранат маленькой ложечкой так торжественно, словно совершал богослужение.
Между тем толпа бурлила и разрасталась. Сзади напирали все новые зрители, и первые ряды внезапно подались вперед, к королю. Еще немного — и его стол бы перевернули.
В зале было нечем дышать, и Филиппу IV стало нехорошо. На мгновение все увидели, как он поднес руку к горлу, чтобы отодвинуть душивший его кружевной воротник и глотнуть воздуха. Но тотчас снова принял величественный вид, словно добросовестный актер, готовый ради роли на любые муки.
— Кто бы мог подумать, что этот призрак плодит детей, как петух? — не унимался неисправимый Пегилен де Лозен, когда они собрались на улице после окончания обеда. — Его незаконнорожденные отпрыски заполнили своими криками кулуары дворца, а вторая жена продолжает рожать заморышей одного за другим. Только вчера они лежали в колыбели, а сегодня уже покоятся в усыпальнице Эскориала.
— Последний, говорят, умер, когда мой отец отправился послом в Мадрид просить руки инфанты, — вступил в разговор Лувиньи, один из сыновей герцога де Грамона. Правда, с тех пор родился еще один, но и он уже одной ногой в могиле.
