Я говорю очень твердо, но, думаю, она слышит в моем голосе страх. Правда в том, что все мы думаем, что Норфолк и большая часть восточной Англии встанут на сторону герцога, что бы он ни затеял, а Север полностью принадлежит папистам и предан папистской королеве. Но ее красота непроницаема. Я не могу сказать, что она думает, когда она мне улыбается.
– Упаси Боже, – благочестиво бормочет она.
– И, Ваше Величество, – говорю я мягче, словно она моя дочь, которой нужен совет, которая не понимает, какая сила против нее поднимается. – Вам нужно полагаться на королеву в том, чтобы быть восстановленной на престоле. Если все пройдет хорошо, королева преодолеет возражения шотландцев и вернет вас на трон. Соглашение почти заключено. Тогда вы сможете выйти за герцога. Почему не заверить королеву в своей верности сейчас и не дождаться, пока она отправит вас обратно в Шотландию? Вы близки к восстановлению. Не ставьте себя под удар.
Ее глаза расширяются.
– Вы действительно думаете, что она просто отошлет меня обратно и мне ничего не будет грозить?
– Я в этом уверена, – лгу я.
Потом останавливаюсь. Что-то в ее доверчивых темных глазах заставляет меня лгать не так охотно.
– Я так думаю, и, в любом случае, этого потребуют дворяне.
– Даже если я выйду за ее кузена и сделаю его королем?
– Думаю, да.
– Я могу ей верить?
Конечно же, нет.
– Можете.
– Несмотря на предательство моего сводного брата?
Я не знала, что она получает новости из Шотландии, но я не удивлена.
– Если королева вас поддержит, он не сможет пойти против вас, – говорю я. – Так что напишите ей и пообещайте ей верную дружбу.
– А секретарь Сесил сейчас хочет, чтобы я вернулась на свой трон в Шотландии? – мягко продолжает она.
Мне неловко, и я знаю, что выгляжу я неловко.
– Королева будет решать, – беспомощно говорю я.
– Надеюсь, – отвечает она. – Ради себя, ради нас всех. Потому что, Бесс, не думаете ли вы, как и ваш друг Роберт Дадли, что ей следовало дать мне армию и отправить меня обратно в Шотландию, как только я появилась? Не думаете, что она должна была тут же исполнить свое обещание мне? Не думаете, что должна была сразу защитить сестру-королеву? Такую же королеву, как она?
Мне так неловко, что я молчу. Меня разрывает на части. У нее есть право на то, чтобы вернуться в Шотландию, видит бог, у нее есть право быть названной наследницей английского трона. Она молодая женщина, у нее мало друзей, и я не могу ей не сочувствовать. Но она что-то затевает, я знаю. Норфолк пляшет под ее дудку, а какому танцу она его выучила? Роберт Дадли тоже на ее стороне, и большая часть двора притопывает под ее песню. Сколько еще танцоров учат шаги, которые она показывает? Что за па покажет она нам всем в следующий раз? Боже правый, она меня пугает, я так боюсь за себя и за все, что мне принадлежит. Бог один знает, что в ней находят мужчины.
1569 год, сентябрь, поместье Уингфилд: Джордж
Я – один из величайших мужей Англии, кто посмеет меня обвинить? Что посмеют обо мне сказать? Что я не исполнил свой долг? Участвовал в заговоре против собственной королевы? Против своей страны? Меня что, свяжут, бросят в Тауэр и обвинят? Я попаду на новое расследование, но уже не судьей, а обвиняемым? Меня хотят отдать под суд? Выдвинут подложные обвинения против меня? Подведут меня к дыбе и скажут, что лучше мне подписать все бумаги сейчас?
Кругом зло, видит бог: знамения и приметы дурных дней. Женщина возле Чатсуорта родила теленка, луна над Дерби встала кровавая. Мир перевернется с ног на голову, люди родовитые, люди чести, будут посрамлены. Я не могу этого вынести. Я бегу с письмом искать Бесс, с этим проклятым письмом от Сесила, стиснутым в руке. Я вне себя.
– Меня предали! Меня подозревают! Как он мог подумать обо мне такое? Даже если думает, как посмел такое сказать?
Я врываюсь в прачечную Уингфилда, где Бесс мирно сидит среди простыней, окруженная десятками служанок, и чинит белье.
Она бросает на меня один холодный взгляд, потом поднимается на ноги и выводит меня на галерею за дверью комнаты. Картины в прекрасных рамах, изображающие неизвестных святых и ангелов, улыбаются нам сверху, словно их вовсе не потревожило то, что их вырезал из створок алтаря покойный муж Бесс, чтобы превратить в безымянные улыбающиеся лица в нашей галерее. Я буду таким же, как они, я знаю, меня уменьшат: вырежут из моей рамы, и никто не узнает, кто я.
– Бесс, – в отчаянии говорю я.
Я готов заплакать, я слаб, как дитя.
– Королева…
– Какая королева? – быстро спрашивает она.
Она выглядывает из окна на террасу, где королева Шотландии гуляет со своей маленькой собачкой в сиянии позднего летнего солнца.
– Наша королева?
– Нет, нет, королева Елизавета, – я даже не замечаю, что означает то, что мы только что сказали. Мы стали предателями в сердце своем и даже не поняли. – Боже правый! Нет! Не она! Не наша королева, королева Елизавета! Королева Елизавета все узнала о помолвке!
Глаза Бесс сужаются.
– Откуда ты знаешь?
– Сесил пишет, ей сказал Дадли. Должно быть, он думал, она это примет.
– Она не приняла?
– Она приказала арестовать Норфолка, – говорю я, сжимая письмо. – Сесил пишет мне. Норфолк обвинен в измене – кузен самой королевы, величайший человек в Англии, единственный герцог. Он бежал в Кеннингхол, собрать армию из тамошних жителей и идти на Лондон. Сесил пишет, это… это…
Я задыхаюсь. Без слов машу письмом. Она кладет ладонь мне на руку.
– Что пишет Сесил?
Я давлюсь словами.
– Он пишет, что помолвка герцога – часть предательского заговора северных лордов с целью спасти королеву. И мы… мы…
Бесс делается белая, как салфетка у нее в руке.
– Помолвка не была частью нашего заговора, – быстро произносит она. – Все другие лорды знают это, как и мы…
– Измена. Королева называет это заговором изменников. Норфлок под подозрением, Трокмортон арестован. Трокмортон! Пемброка, Ламли и даже Арундела не выпускают из дворца, никому не позволяют вернуться домой, никого не отпускают дальше чем на двадцать пять миль от двора, где бы ни находился двор. По подозрению в измене! Уэстморленду и Нотумберленду дан приказ немедленно ехать в Лондон, под страхом…
Она слегка присвистывает сквозь зубы, как хозяйка, подзывающая кур, и делает несколько шагов, словно собирается снимать картины со стен, чтобы спрятать их на хранение.
– А мы?
– Бог знает, что станется с нами. Но половина двора под подозрением, все лорды… все мои друзья и родные… она не может обвинить нас всех… Она не может подозревать меня!
Она качает головой, как оглушенный бык, которого ударили кувалдой.
