ожидали не лучшие новости — Дима плохо себя чувствовал, заболел и никак не мог поправиться. Пока Анна была в России, ей о болезни племянника не сообщали — не хотели тревожить.
Понаблюдав за Дмитрием, Анна потребовала его всестороннего обследования, по результатам которого молодому человеку была диагностирована лейкемия. В борьбе за жизнь племянника женщина совершенно забыла о найденных бумагах. И лишь после очередной операции по пересадке костного мозга, находясь в полном отчаянии в ожидании результатов, бесцельно перекладывая документы в кабинете своего отца, она неожиданно вспомнила о рукописях, обнаруженных в тайнике.
Начав рассматривать их и пытаться вникнуть в их содержание, медленно, очень медленно она начинала понимать, что именно оказалось в ее руках.
Утром она летела в Россию.
Год борьбы с церковными и мирскими властями, неприкрытый шантаж и обещания развития этого Богом забытого уголка мира в конце концов возымели свое действие, и движение постепенно началось. Изначально удалось заинтересовать епархию, затем сдвинуть с места митрополию, подключить так удачно сменившегося в Алуханске мэра, наобещав ему заоблачное процветание и красочные перспективы, и, наконец, получить разрешение и благословение на восстановление храма в Ивантеевке.
Все это время, почти два года, болезнь Димы словно замерла: она не исчезла, выздоровление не наступало, никаких подвижек в лучшую сторону не было. Но и ухудшения состояния также не наступало. Но когда Анна вернулась в Швейцарию с радостным известием, что храм начнут восстанавливать, в состоянии Димы также наметился некоторый прогресс.
И Анна, зная уже не понаслышке, как могут затягивать строительство в России, вернулась в Алуханск с твердым пониманием: она сделает все возможное и невозможное, но храм в Ивантеевке вновь воссияет, и вновь над тайгой польется перезвон колоколов, созывающих людей на молитву.
Глава 12
На въезде в деревню Анна замолкла и не отрываясь смотрела на разваливающиеся дома и вездесущие заросли.
— Печальное зрелище… — грустно произнесла она через пару минут. — Можно, я пройдусь пешком? Одна. Вы только скажите, куда мне надо идти, и я сама приду.
— Прямо по дороге. Там дальше, за поворотом, метров через шестьсот будет развилка — левее дорога ведет к храму и часовне, правее — к моему дому. Я подожду вас там. Машину поставлю и подойду, — кивнул Илия, останавливаясь.
Не дожидаясь, пока священник выйдет из машины, Анна открыла дверцу и выбралась наружу. Дождавшись, когда Нива скроется из виду, она медленно пошла по наезженной уже дороге, с какой-то тоской вглядываясь в дома разной степени разрушения, порой заходя во дворы. В ее глазах блестели слезы — до сегодняшнего дня она думала, что Ивантеевка для нее просто название населенного пункта, но сейчас вдруг поняла, что ей физически больно видеть вот такой любимую деревню всех поколений Протасовых.
Как ни странно, но все Протасовы любили Ивантеевку, и сейчас она пыталась понять — почему именно разруха здесь так задела ее? Ни разграбленный, и, по сути, уничтоженный дом в Алуханске, ни сам Алуханск, ни Бережки, которые они проезжали, не вызывали в ее душе такого отклика. Потому ли, что Ивантеевка чаще всего звучала в рассказах отца и деда, или потому, что голос деда срывался и чуть дрожал, когда он произносил это название, или потому, что здесь стоял тот храм, или это был голос крови — она не знала. Она всего лишь понимала, что вот так — быть не должно, видеть ту самую Ивантеевку вот такой — это слишком больно. И Дима ТАКОЙ ее не увидит.
Анна тряхнула головой и вытерла непрошенные слезы. Она уже знала, что сделает. И плевать, сколько это будет стоить. Ивантеевка будет жить.
Встретив Анну у развилки, Илия вместе с ней отправился к прорабу. Подойдя к полянке, на которой расположились рабочие, он застал картину неизвестного художника «Не ждали». Между сараюшками-времянками, прямо на весенней травке, по классике жанра подстелив газетку, расположились обе бригады строителей. На газетках был живописно разложен не менее классический натюрморт — бутылки с водкой (хотя вряд ли там была водка — Степановна гонит отличнейший самогон, для личных, так сказать, нужд, при случае обменивая его в Бережках в автолавке на продукты) и пластиковые стаканчики занимали почетное центральное место, там же наличествовала нарезанная крупными кусками колбаса, соседствовавшая с не менее крупными ломтями черного хлеба и сала, лежавшего розоватыми горками на подвядших уже лопухах, картошкой в мундире и яйцами. Завершающим штрихом натюрморта являлись разноцветные конфеты, небрежно раскинутые щедрой рукой по всему пространству импровизированных столов. Кое-кто из работяг, в том числе и «совсем непьющий» Сашок, уже сладко похрапывали в сторонке.
Обозрев представший перед ним пир, Илия, строго взглянув на добродушно улыбавшуюся Анну, отыскал взглядом разливавшего самогон прораба и направился к нему. Понаблюдав пару минут, как работяги, наконец сообразив, кто стоит за спиной у прораба, замолкая, начинают смущенно прятать бутылки за спину, священник вежливо поздоровался.
Прораб, явно не ожидавший такого кордебалета, выронив из рук несомый ко рту стаканчик, попытался, задрав голову, взглянуть на священника, но, не учтя, что вестибулярный аппарат покинул его бренное тело как минимум до завтрашнего утра, завалился прямо под ноги стоявшего над ним Илии.
— По какому поводу праздник? — поинтересовался Илия, глядя себе под ноги на опрокинувшегося прораба.
Сообразив, что разговаривать из положения лежа кверху пузом совсем неудобно, прораб попытался перевернуться. Встать на четвереньки ему удалось, а вот с вертикальным положением возникли проблемы. Решив, что сидя вести беседу всё же лучше, чем лежа, он приземлил свою пятую точку на собственные пятки и, покачиваясь, сфокусировал взгляд на Илии.
— Дак это… батюшка!.. Дак поминки же… Помянуть Любавушку же надо. А то бродит она, ик… бедненькая, народ пужает, а помянуть ее и некому… — прораб, покачиваясь, развел руками. — Ты вон отпел ее утром-то… А мы вот… ик… гляди… и конфеточек ей приготовили… И тама ей тож положили. Пускай Любавушка конфетки кушает, тогда и нас не тронет. Во! Гляди… — пошарив у себя за спиной по газетке и схватив вложенную ему в руку одним из рабочих конфету, прораб продемонстрировал ее священнику. — Пускай девонька конфетки вместо нас кушает… Ребятёнки-то, они… ик… знашь, конфетки любят… — столь зажигательная и длительная речь стала лебединой песней для Александра Николаевича — качнувшись особенно сильно, он не удержал равновесия и ткнулся носом в траву прямо возле ног Илии, буквально через минуту захрапев.
— Поминать усопших молитвой следует, а не вином пьяным! — строго произнес священник. — Есть еще те, кто на своих ногах стоять способен? — вздохнув, мрачно поинтересовался он.
— О чем
