– Ты, конечно! – подмигнул он.
– Но это против ясно выраженной воли Людовика, – произнесла императрица, прежде чем успела возразить Алиенора.
– Я не позволю оскорблять мою жену, – заявил Генрих. – И кто может быть лучшей матерью для нашей новой дочери?
– Ты не говорил этого прежде! – кипела позднее Алиенора. Они лежали на кровати, и Генрих властно схватил жену и впихнул между ее ног колено. – Ты принял такое решение только потому, что оно устраивает тебя. Мои чувства протестуют против этого.
– Ну да, протестуют, – проговорил Генрих, взгромождаясь на нее. – Политически нам выгодно иметь Маргариту при себе, под твоей опекой. Я знал, что тебе это понравится.
Алиенора хотела было возразить: мол, Генрих не стал отвечать на самое главное в ее возражении, но тут губы мужа накрыли ее губы, и он с силой вошел в нее. Против ее воли волна наслаждения нахлынула на Алиенору, и у нее не осталось выбора – лишь полностью отдаться этому чувству. Как и много раз прежде, они занимались любовью с неистовством, перекатывались друг через друга по кровати, прижимались, целовались с такой жадностью, словно от этого зависели их жизни.
Потом Алиенора лежала, уставшая, в объятиях Генри, чувствуя такой прилив любви к этому сложному, трудному в общении человеку, как будто переживала некий эмоциональный оргазм, от которого у нее перехватывало дыхание, слезы наворачивались на глаза. Невольно прижимала она к себе Генри, словно могла никогда не отпускать его, и вдруг обнаружила, что всем существом желает, чтобы их отношения всегда оставались такими же идеальными.
Наконец Алиенора успокоилась. Они лежали, пресыщенные любовью, просто глядя друг на друга, а жесткая рука мужа лежала на ее груди. «Нам не нужно слов, – думала она. – Мы женаты вот уже шесть лет, и все равно полны страсти». Алиенора наслаждалась знанием того, что ее тело продолжает привлекать мужа и, невзирая на ее тридцать восемь, она остается красивой женщиной. И пусть Генрих постоянно нуждается в советах Бекета, она ему тоже нужна. Алиенора была рядом с королем во время долгого путешествия по Англии, которое они совершили три года назад, она видела дикие северные территории, была свидетельницей покорности скоттов, вместе с Генри в соборе Вустера сняла корону, присоединяясь к молитве смирения в честь распятого Христа. После этого путешествия Алиенора в течение восьми месяцев правила Англией – Генрих это время провел во Франции. Она разделяла радость и гордость мужа, когда увеличивалась их семья, горевала вместе с ним над ужасной утратой. Алиенора никогда не забудет скорбное лицо Генри, когда она встретилась с ним в Сомюре в графстве Анжу пять месяцев спустя после смерти Вильгельма. Позднее, вернувшись в Англию, она плакала вместе с мужем перед маленькой могилой в аббатстве Рединг, где в ногах у его прадедушки, короля Генриха I, упокоился их сын. Воспоминание об общих переживаниях и не иссякающая страсть стали фундаментом их брака.
Генри теперь спал, тихонько похрапывая у ее плеча. Алиенора прошлась взглядом по его телу, наслаждаясь видом сильных конечностей и мощных мускулов. Людовик во сне казался беззащитным. Не таким был Генрих, который напоминал ей спящего льва. Ей бы хотелось вернуться вместе с ним в Пуатье, как это было год назад. Там они ночь за ночью отвечали на зов страсти в увешанной богатыми гобеленами спальне башни Мобержон, они тогда искали новые способы любви и просыпались лишь поздно утром. В Руане Алиенора была постоянной гостьей императрицы и чувствовала, что там ее только терпят, а в Пуатье она герцогиня, и там, забывая свой королевский титул, она могла быть самой собой на своей земле. Как же тосковала теперь Алиенора по той дикой, осчастливленной летним солнцем красоте ее владений, откуда она родом. А эти холодные северные края оставались для нее чужими, края, в которых на вольности юга смотрели, нахмурив лоб.
Генрих же приехал в Пуатье не случайно. Напротив, именно она внушила ему мысль, что муж должен попытаться утвердить свои наследственные права на эту южную провинцию Тулузы. Алиеноре же не оставалось ничего иного, как предаваться тоске, пока король во главе большой армии объезжал юг. Она продолжала тосковать и месяцы спустя, когда муж вернулся в дурном настроении, не достигнув цели предпринятой кампании. Стоило ему начать осаду Тулузы, как на защиту города пришел Людовик, а Генрих не мог драться со своим сеньором, с которым к тому же недавно заключил такой выгодный союз. Поэтому его планы относительно Тулузы были расстроены, и ему пришлось ретироваться в Нормандию, где он злился, решая не требующие отлагательств дела. Алиенору отправили назад в Англию, где она снова оказалась правящим регентом, ездила по королевству, издавала судебные постановления и отправляла правосудие. Она оставалась в Англии до тех пор, пока Генри не вызвал ее на бракосочетание в Нормандию.
Она была уверена, что Людовик не будет особенно ставить им палки в колеса. Он, возможно, начнет грозиться и протестовать, недовольный тем, что его дочь венчали без его ведома. Но Алиенора знала, что Генрих Сын Императрицы не по зубам Людовику, а потому можно было, не рискуя ошибиться, предположить, что Генриху его дерзость сойдет с рук.
Глава 17
Домфрон, 1161 год
Алиенора закусила простыню и напряглась, прижав подбородок к груди. Боль стала невыносима, и крик готов был сорваться с ее губ, но даже в такой крайней ситуации она помнила, кто она: королева Англии, герцогиня Аквитании и Нормандии, а потому не должна ронять достоинства.
– Еще немного, леди, – успокоила ее повивальная бабка. – Еще немножко напрягитесь.
Алиенора каким-то образом нашла в себе силы напрячься в последний раз. Это были ее девятые роды, и никогда еще не испытывала она таких трудностей. Все предыдущие дети легко покидали ее чрево и почти никаких неприятностей ей не доставляли. Но эта беременность оказалась трудной, проблемы следовали одна за другой.
Алиенора напряглась – и в умелых руках повивальной бабки оказалась крохотная головка, за ней скользкое плечико, а потом и остальное тельце этого маленького незнакомца.
– Прекрасная принцесса, леди! – сияя, сообщила повивальная бабка, и ребенок тут же начал кричать.
Алиенора нашла в себе силы взять новорожденную на руки и обнаружила, что перед ней точная копия ее самой.
– О том, как назвать тебя, споров не будет, маленькая, – улыбнулась мать, целуя сморщенное личико. – Ты, как и я, будешь Алиенорой. Генри не станет возражать.
Расслабившись в постели после родов и радуясь счастливому разрешению такой хорошенькой дочерью, Алиенора не могла заснуть. Она вспоминала слова мужа о том, что он, в отличие от несчастного Людовика, плодовит на сыновей, а теперь был бы рад и девочке, потому что девочку можно выдать замуж ради политической или имущественной выгоды. Что верно то верно, но иногда ей хотелось, чтобы Генри перестал смотреть на своих детей как на пешек, которые можно передвигать по некой гигантской доске политических шахмат. Нет, он, конечно, любил их, но у Алиеноры болело сердце, когда муж без малейших сомнений говорил о том, что дочерей можно использовать к его выгоде. Выдать дочь замуж нередко означало отправить ее в далекую землю, а потом тосковать по ней в разлуке, которая может оказаться вечной.
Алиеноре не нравилась эта черта в муже. Она чувствовала, что его последним решениям не хватало политической мудрости. Все это началось, когда в Руан пришло известие о смерти архиепископа Теобальда. Привез эту новость Жильбер Фолио, епископ Херефорда. Генри безутешно скорбел.
– Теобальд был моим истинным другом, – сказал он. – Если бы не его поддержка, не стать бы мне королем.
– Мир праху его, хороший был человек, – перекрестившись, пробормотала Алиенора. – Он заслужил место на Небесах.
Императрица с трудом поднялась на ноги – она в последнее время страдала от боли в суставах – и положила руку на плечо сына.
– Ему нужно найти замену, – посоветовала она. – Англия не может долго существовать без архиепископа Кентерберийского.
– Я согласен, ваше величество, – присоединился к ней епископ Фолио.
Это был дородный, с кустистыми бровями церковник, консерватор, уважаемый за честность и ученость. Алиенора всегда восхищалась его прямотой и бесстрашной честностью. С ним все было ясно – никаких двойных смыслов или лукавства.
– Да, но кого поставить на место Теобальда? – спросил Генрих, которому явно не хотелось думать о замене старого друга.
Ответ очевиден, как казалось Алиеноре: никакой другой кандидатуры на эту должность, кроме самого Фолио, не было. Он, обладая всеми необходимыми качествами и опытом, являлся идеальным кандидатом.
То же самое явно думала и Матильда, потому что она с надеждой посмотрела на Фолио.
– Тебе и искать не нужно, сын мой, – проговорила она.
– И в самом деле, не нужно, – ответил Генрих, глаза его загорелись, но на предполагаемого кандидата-епископа он не смотрел. – Моим архиепископом будет Томас Бекет.
